Страж ее сердца - Оливия Штерн Страница 10

— И это все? — опять приподнятая бровь, — что такого в этой посудинке?

— Это… мамина, — Алька еще крепче сжала пальцы на керамическом горлышке, — все, что у меня осталось.

Приор резко отвернулся, но Альке показалось, что он пробормотал ругательство. Что-то вроде "проклятый сукин сын".

…Снова оказавшись в полумраке экипажа, Алька прижала к себе вазочку и закрыла глаза. Усталость давила, глаза слипались против воли. А по коже — едкий, словно кислота, взгляд приора. И это тяжкое молчание. Что ему, крагх побери, нужно? Почему выкупил? Почему забрал брата? В доброту приора Алька не верила, а значит, все это он проделывал с тайным умыслом. Знать бы еще с каким. За себя Алька не боялась. Даже если он потащит ее в койку — ну и что, это всего лишь один мужчина. Не десятки и не сотни, как в борделе, один. Но вот что подтолкнуло его забрать к себе Тиба?

Не выдержав, Алька подняла голову, храбро встретила обжигающий взгляд и спросила:

— Зачем мы вам, ниат Эльдор?

Он долго и молча смотрел на нее — и куда-то сквозь, снова окунаясь в собственные воспоминания. Потом вздрогнул, словно опомнившись, и сухо проговорил:

— Вы с братом незаконно лишились имущества. Прежний приор Надзора счел возможным нарушение всех правил, и поэтому… это несколько умаляет твою вину. У тебя, в твоем положении, был выбор — либо в бордель, либо воровать… Ты выбрала второе, не слишком хороший выбор в отсутствие такового. Я терпеть не могу двуликих, но и совесть у меня есть, так что поживешь в моем доме. Будешь помогать Марго по хозяйству, будешь делать все, что она скажет. Брат твой пока поживет с нами, потом я устрою его в хорошую школу для мальчиков. А ты… пять лет спокойной жизни. Только на глаза мне не показывайся, прибью.

— Спасибо, — пошептала она, — вы действительно благородный человек, ниат, и я…

Она хотела сказать, что будет стараться, но он перебил:

— Не надо. Не надоедай мне. Нам с тобой говорить не о чем, вообще не о чем. И я рассчитываю на твое благоразумие. Помни, что я имею полное право тебя наказывать. И если, упаси Пастырь, ты что-нибудь стащишь в моем доме, то клянусь, я сам поотрубаю тебе руки. Поняла?

В сумраке экипажа его лицо было бледным пятном, и черты словно набросаны штрихами. Весь из ломаных, острых линий. Едкий. Совершенно безжалостный.

Алька вздохнула, сжимая в пальцах вазочку, и опустила голову. В самом деле, к чему злить чудовище?

— Поняла, — выдохнула чуть слышно, — поняла, приор Эльдор.

Остаток пути они проделали в полном молчании. Когда экипаж остановился, приор выбрался наружу первым, Алька осторожно высунулась следом. Прямо напротив возвышались кованые ворота. Ограда сжимала кольцом старый яблоневый сад, и, казалось, даже сюда доносился запах яблок. Из-за желтеющих крон была видна серебристая крыша особняка.

Она вдохнула полной грудью и поспешила за приором, который безмолвно шагал куда-то вбок от ворот. Ловко поддел и отшвырнул носком сапога гнилое яблоко, остановился уже у небольшой калитки, и там все же обернулся. Алька вдруг поняла, что глаза у него вовсе не черные, как показалось поначалу, а карие, темные, с оттенком переспелой вишни. А еще она поняла, что на свету он вовсе не кажется старым и уродливым. Шрамы, да. Но не старый.

— Помни, что будет, если посмеешь воровать, — строго повторил он, глядя на Альку сверху вниз, и резко дернул калитку.

Потом они шли сквозь старый сад, и Алька — совершенно неуместно — думала о том, что все здесь дышит красотой в свете дня. Красотой и… одиночеством. Из зеленой травы выглядывали румяные бока спелых яблок, которые здесь не были никому нужны. Изредка пожелтевший листок срывался с ветки и, кружась, медленно летел вниз.

"Я все здесь приведу в порядок", — решила она про себя.

И отчего-то стало легче на душе, как будто принятое решение могло скрасить предстоящие пять лет рабства с непонятными перспективами.

Но когда раздался звонкий голосок — "Алечка" — силы внезапно покинули.

Тиб бежал к ней вприпрыжку, и, добежав, обхватил за пояс, прижался щекой к животу.

— Алечка-а-а-а.

Ноги подогнулись, и она рухнула на колени, прижимая к себе братика. Слезы брызнули из глаз, Алька судорожно перебирала его русые волосы, ощупывала всего, не веря, что вот он — живой и здоровый, и что теперь у них… все будет хорошо. Наверное, хорошо…

— Тиб, — прошептала она, целуя макушку, — слава Пастырю, ты здесь… А я уж думала…

— Пойдем к Марго, — сказал Тиберик, — ну пойдем, Алечка, пойдем.

— Да-да, конечно, — она всхлипнула.

И внезапно поняла, что — все. Она больше не может подняться на ноги. Перед глазами все поплыло, закружилось — яблони, дом, небо. И Алька, цепляясь за курточку Тиба, медленно сползла на траву. Тошнотворная муть накатила резко, вымывая все краски мира, и на несколько мгновений Алька вывалилась в вязкое ничто.

* * *

Казалось, темнота длилась мгновение, но уже в следующий миг, когда Алька приоткрыла глаза и удивилась слабости, холодным киселем разлившейся по телу, стало ясно, что она уже не в саду. Она пошевелила пальцами, ощутила трение кожи о новый колючий лен. Потом зрение прояснилось, и Алька поняла, что высоко над ней — давно не беленый потолок с темными балками, где-то сбоку светятся лайтеры, а сама она лежит, утонув в мягкой перине.

Взгляд уперся в темный прямоугольник окна. Оно было чуть приоткрыто, и сквозь щель доносился шелест старых яблонь. А еще пахло свежей выпечкой и корицей. Тихо лежа, Алька обежала взглядом комнату: она была совершенно одна, на маленьком столике действительно стояла пузатая стеклянная банка с лайтерами — дорогая игрушка, доступная лишь самым состоятельным горожанам. Дверь, ведущая из комнаты, была плотно закрыта. И, возможно, заперта.

Алька вздохнула, попробовала сесть — и ей это удалось, правда, с третьей попытки. Тело казалось ватным и непослушным. Поднесла руки к глазам и ужаснулась — казалось, она похудела еще больше, сквозь тонкую белую кожу просвечивали синие вены.

Чуть позже пришло осознание того, что ее старая одежда — вернее, нищенские лохмотья — куда-то делась, что на ней — чистая сорочка, старая, стертая почти до сеточки, но чистая, приятно пахнет мылом. И на голое тело. Алька осторожно потрогала волосы и уже ничуть не удивилась, когда поняла, что их попросту остригли. Не на лысо, но довольно коротко, прядки вились, падали на лоб острыми птичьими перышками. Сколько же, провались все к крагхам, она здесь провалялась? И кто переодевал ее, кто остриг, кто мыл все это время?

Пока раздумывала, о себе напомнил мочевой пузырь, и Алька, кряхтя, постанывая и хватаясь за изголовье кровати, поднялась. Комната тут же угрожающе качнулась, но Алька ожидала этого коварства, потому привалилась всем телом к деревянному изголовью, а потом, отдышавшись, заглянула все же под кровать и обнаружила там ночной горшок.

Как мало нужно для счастья, усмехалась она, по стеночке продвигаясь к двери.