Первый среди крайних - Андрей Орлов

День, когда Александр Максимович Верест навсегда покинул этот мир, был пропащим с самого утра. На календаре второе августа – за окном уныло, слякотно. Кошка Ксюша сгрызла набирающий цвет циперус, который Вероника умыкнула с ежегодной цветочной выставки. Еще и пива накануне выпил – зачем, спрашивается? Можно подумать, не знал, что завтра снова на работу…

Будильник он проигнорировал – провалялся лишних полчаса. Почистив зубы, ссыпал из жестянки остатки кофе, устроился с бокалом и сигаретой в лоджии. Ритуал заведенный, можно не помыться, можно не побриться, но если не покурить, совмещая это дело с ароматной «черной смертью» – вряд ли день начнется.

Мир безжалостно полоскал и хлюпал. До Венеции далековато: у них каналы, у нас – канавы, у них песни гондольеров, у нас – перебранка дворников. Допивать кофе пришлось в квартире – дождь усилился и хлестал по коленкам. Несколько минут он искал зонтик, а когда нашел, впал в расстройство – рваный. Был еще один, он точно помнил, но где его искать в этом бедламе? Не квартира, а средоточие хаоса.

Кухонное радио передавало «Астропрогноз на сегодня». Бархатный голосок с придыханием извещал, что Тельцу на текущие двадцать четыре часа предначертаны радостная встреча, удивительная находка и приятный сюрприз.

Одно утешение – пятница.

– Заходи, пехота, – впустил коллегу в подвал Василий Забелин. Комбинезон на работничке был подозрительно чист, а физиономия подозрительно сияющая. То есть к работе парни не приступали.

Первое впечатление не подвело. Забетонированный накануне участок пола подсох и смотрелся в целом нарядно. К инструменту не прикасались – как побросали с вечера, так и лежит. Пустые носилки, лопаты, «гладильные» доски, уровень в углу. Генка Жуков дрых, укрывшись фуфайкой. Карташов смолил сигару, пуская в потолок красивые колечки. Васек заразительно зевал и чесался.

– Прокопенко не придет, – объяснил ситуацию Забелин. – Увезли на смежный объект, там срочная сдача. До понедельника точно не нарисуется. А нет Прокопенко – нет цемента. Нет цемента – нет бетона. Нет бетона…

– Нет зарплаты, – буркнул Верест.

– А мы виноваты? – развел руками Васек. – Ты, Шуряк, не митингуй, а садись и кури. Нам еще весь день сидеть.

Минуты тянулись ленивой черепахой. Наконец, Карташов затушил сигару, с хрустом потянулся и, выразительно почесав кадык, бухнул логичное:

– Ну, это самое, мужики…

– Ни свет, ни заря? – насторожился Верест.

– А чего тянуть? – заволновался Забелин. – На доску почета не планируем. Вон, глянь на Генку – перепил вчера мужик, в трезвяк загудел, еле жив остался. Нешто не поможем?

Генкина физиономия на глазах порозовела, причмокнула и приняла осмысленное, насколько могла, выражение. Глаза с надеждой приоткрылись.

– Воистину воскрес, – обрадовался Карташов.

Пить особенно не тянуло, тем более местное, вонючее, так называемое пиво, которое Забелин притаранил аж в двух авоськах. Завидный талант у мужика – проскочить мимо бдящей табельщицы, отделочников, ихнего мастера и сторожа в собачьей будке. Там своеобразный сторож – в равную охотку лает и на своих, и на пришлых.

После первой Генка начал подавать признаки жизни. После второй разговорился. Третья благополучно ввергла во вчерашнее. Он легким поворотом руки уронил бутылку, упал и мощно захрапел.

Карташов срезал горелый кончик сигары, раскурил остаток. Откинув руки за голову, завалился на фуфайку – запыхтел, кайфуя.

«Засиделся я в этом мире», – с тоской подумал Верест. Внезапно всё на этом свете сделалось противно – сырой подвал, подвыпившие коллеги, бытие от получки до аванса, Вероника, поучавшая его жить позапрошлой ночью…

Забелин, буркнув «Увидимся, мужики», умчался в лабиринты подвала.

Настала тишина. Даже Генка перестал храпеть.

– Фу-у… – выдохнул Карташов. – Хорошо-то как, господи…

Помолчали, наслаждаясь тишиной. Васёк не возвращался.

– Заблудился, – предположил Карташов. – Да ну его в форточку. Сейчас придет, будет бухтеть, как у него менторогие деньги отняли.

Не сговариваясь, потянулись к бутылкам. Не хотелось совершенно, желудок протестующе сжимался – но рефлексы, куда от них денешься.

– Барахло, – совершенно верно заметил Карташов, вытирая рукавом рот.

– Редкое, – согласился Верест. – От этого пойла в скотину превращаешься.

Снова сделалось тихо. Черное пространство, сомкнувшееся за Забелиным, не думало размыкаться.

«Придуривается, – думал Верест. – Пойдешь искать, а он зажигалку себе под зубы, и будет привидением работать. Доказывай потом, что это не совсем круто».

Чернота загадочно помалкивала. Вздохнув, Верест поднялся.

– Пойду пинка дам. Заодно дело сделаю.

– Удачи, – напутствовал Карташов.

Работы проводились в обширной подземной галерее. Заливали пол, штукатурили стены. Считалось, что бригада трудится по договору – не от СМУ, а как бы «шараш-монтаж»: фронт работ, выполнение, расчет, увольнение. В идеале премия, но в нее как-то не верилось. Старый дом на Николаевском проспекте, принадлежавший каким-то графьям, простоял сотню лет, никому не нужный. Экстерьер у него, конечно, был отталкивающий. Штукатурка осыпалась, крыша прогнулась. А тут вдруг спохватились. Центр города! Престиж! Некий крупный бизнесмен областного масштаба выкупил реликт у мэрии, намереваясь сотворить из дома конфетку. В подвале, как признался по секрету прораб, собирались отгрохать казино с бильярдной, повыше – ресторан, еще выше – какой-то баксоотмывочный фонд под благородной вывеской. Бригаду «халтурщиков» бросили на самое дно – ремонтировать подземелье. Работа каторжная, зато обещали щедро – лишь бы сделали в срок.

Не подвал, а катакомбы керченские. Глубокие мешки, ниши, хитроумно соединенные проходом. Не популярная коридорная система, а смесь последней и сквозной – сочетание анфилад и базилик в миниатюре, когда из одного помещения ведут сразу несколько дверей, причем в разные стороны, переходя в извилистые коридоры и галереи. Догнивали трубы, проседал земляной пол, обрисовывая подозрительные провалы. По решению бригады справлять нужду ходили в продолговатый земляной склеп – четвертое помещение от ремонтируемого. И не дай бог ближе; кого застукают – тому дружное общественное порицание.

Мерцание от переноски растворялось. Темень делалась густой, непроходимой. Верест поднял зажигалку: пламя высветило трухлявый косяк. В изъеденной древесине копошилась тля. По привычке сжав плечи, он собрался протиснуться в проем… и чуть не растянулся, споткнувшись о бухту провода. Вот тебе раз! Вчера ее не было. Подняв зажигалку, он осмотрел помещение. Электрики постарались. Вся комната завалена смотанными проводами. Склад устроили, как будто больше негде. Носы у них, что ли, не работают? Еще один «шараш-монтаж» – приходят вечером (днем на Гусинке чего-то тянут); занимаются произволом, лишь бы самим хорошо было.