Шёпот зверя - Ольга Аро

Говорили, Гиблую топь невозможно обойти, что она простирается далеко на запад вплоть до самых Грозовых гор, названных так потому, что их вершины, подернутые преимущественно темными свинцовыми облаками, никто никогда не видел. Старожилы поговаривали, что на скрытых от людских глаз высоких склонах жили боги, злые, бессердечные, давно забывшие про тех, кого когда-то впустили в этот мир.

Вэл Эйри не знала правды, да и не хотела ее знать. Она не слушала старых баек, пропуская их мимо ушей. Еще будучи ребенком, она поняла, что от разговоров слишком мало толку. Что было по-настоящему важно, так это знать, что сегодняшний день принесет успокоение голодному животу, а после ночи настанет утро.

Девушка не сетовала на свою судьбу, давно смирившись с тем, что кому-то в этом мире дано все, а кто-то лишен с рождения даже самого малого из того, что нужно человеку для спокойной жизни.

Вэл не знала своих родителей, но шлюхи из борделя, распустив малочисленных клиентов, сняв наконец тяжелые корсетные платья и дав волю своим измученным, потасканным, состарившимся прежде времени телам, иногда, выпив изрядное количество вина, рассказывали ей о ее матери. Она была такой же шлюхой, как и они, разве что попавшей в бордель чуть раньше, чем это было принято. Говорили, что ее продали, когда девчонке едва исполнилось десять лет и у нее еще даже не шла кровь, из-за чего ей какое-то время приходилось работать в услужении у бордельных девок, стирая им нижнее белье и меняя запачканные после клиентов простыни.

Она была мила лицом и обладала хорошими волосами, которые, по воспоминаниям соратниц, не потеряли своего блеска, даже когда во рту почти не осталось зубов от поразившей ее неизвестной болезни. Темно-каштановые, густые и блестящие волосы Вэл были тому ярким подтверждением. Мать Вэл рано приступила к работе, и ее девственность продали какому-то заезжему морячку, который только-только получил свое жалованье и с успехом пропивал его, разгуливая по тавернам. Какого черта его понесло в ту ночь в бордель – история умалчивала, но он спустил последние деньги именно на шлюху, молодую и неопытную.

Темноволосая девчонка, к разочарованию Мадам, хозяйки борделя, понесла с первого раза, и вызванная из деревни бабка-знахарка лишь пожала плечами, сетуя на слишком большой живот, отказываясь умерщвлять никому не нужного младенца. Девчонке тогда здорово досталось, но ребенка она не потеряла. Она выносила и легко родила, выплюнув на божий свет ее – Вэл.

Она не помнила своей матери, умершей в пятнадцать лет от лихорадки. Девочке тогда было всего четыре года, и лицо матери стерлось из памяти как нечто несущественное. Шлюхи рассказывали, что ее живот вздулся, сделался синим, она впала в бред и долго кричала, а затем жар поглотил ее. Девушку похоронили на кладбище за стеной города, где хоронили тех, у кого не было родственников, готовых оплатить подобающее покойнику упокоение. Мать Вэл умерла так же незаметно, как и жила, оставив свою дочь на попечении Мадам.

Девочке, казалось, повезло: ее не отдали в сиротский приют к жестоким хладнокровным монахиням и не выкинули на улицу, как шелудивую собачонку. Мадам по причинам, которые были очевидны Вэл даже в раннем возрасте, оставила девочку в борделе, где ее воспитывала каждая шлюха, которой она была интересна. Она переходила из рук в руки, заласканная продажными девками и ими же зачастую битая. Девочка росла, наблюдая, как утро сменяется вечерними сумерками, как зажигаются свечи в тяжелых, давно не чищенных канделябрах, как бордельные девки со всегда уставшими отекшими лицами надевают тяжелые, аляпистые, зазывающие платья, наносят на свою серую кожу румяна и помаду, придававшие им кукольный, неестественный вид, и садятся в холле первого этажа в ожидании клиентов.

За девять лет, что Вэл провела в борделе, она настолько привыкла к пьяному смеху, равнодушным женским стонам, равномерному поскрипыванию кроватей, что почти не обращала на все это внимания, предпочитая при первой возможности уходить в свою каморку под крышей и при свете одной-единственной свечи читать книги, найденные в мусорных ямах близ богатых кварталов.

Вэл повезло, Мадам разрешила ей учиться читать и даже порой помогала в этом непростом деле, получая взамен искреннюю благодарность. Многие, даже более удачливые девчонки в ее возрасте не знали, как пишется их собственное имя, а Вэл уже читала настоящие книги.

Размеренной и спокойной жизни пришел конец, когда бордель Мадам сожгли. Вэл до сих пор задавалась вопросом, кому могло помешать незатейливое дело, приносившее не самый высокий доход, но факт не оставлял сомнений – у Мадам были недоброжелатели. К счастью, никто не погиб при пожаре, однако Мадам была разорена, и ее девки, оставшись без работы, были вынуждены отправиться искать случайных клиентов по тавернам да распивочным, а девочка-сирота осталась никому не нужна, слишком юная для торговли собой. Тогда Вэл и оказалась на улице среди таких же брошенных детей, до которых никому не было дела.

Иногда Вэл думала: как же так получилось, что ей удалось выжить? Она пережила холодные, суровые зимы, прячась от непогоды в заброшенных продуваемых сараях, перенесла сухие, опаляющие жаром летние месяцы, когда высыхала вода в реках и колодцах, не умерла от болезни, и ее не задрал дикий зверь.

Часто Вэл находила ответ в своем одиночестве. Она чуралась других людей, предпочитая выживать в одиночку. Всегда была одна, невлекомая людским обществом, которое избегало ее, как бездомную, грязную и больную собаку. Вэл никогда никого не любила: ни женщину, ни мужчину, лишь однажды ввязавшись в отношения со случайным парнем, не чувствуя и толики симпатии. Игра быстро наскучила, и Вэл без доли сожаления рассталась со своим поклонником.

Так прошли ее первые девятнадцать лет жизни, и девушка не была уверена, что сумеет осилить еще столько же.

Вэл не обзавелась ни домом, ни семьей, будучи одинокой бродяжкой, промышляющей воровством и не гнушающейся почти никакой подработкой, которая была подручна женщине.

Не раз и не два гнусная лихая мыслишка отравляла ее сознание, предлагая самый простой выход, но Вэл неизменно гнала ее прочь.

Со шлюхами она больше не хотела иметь ничего общего, не желая ступать на предначертанную матерью дорожку.

Иногда Вэл, ощущающей себя неуютно в платьях и предпочитающей не только мужскую одежду, но и занятия, приходила в голову мысль, что она могла бы стать охотницей, поскольку неплохо научилась владеть луком и ставить силки, но размышления неизменно оставались размышлениями.

Вэл становилось тошно при мысли о том, что придется выйти к людям и предложить свой товар на рынке. Шумный многоликий город был открыт для нее лишь с одной стороны – ночной, когда добропорядочные граждане мирно спали в своих постелях, а такие, как она, отбросы общества выползали из своих пахнущих потом и грязью нор.