Пелко и волки - Мария Семенова

Это – не женский плач.

Это – плач бородатого героя…

Корельская руна

Светлая летняя ночь понемногу превращалась в утро. Спервамежду деревьями заклубился туман. Густая белая борода наползала с болота,нащупывая дорогу, медленно обтекая шершавые вековые стволы, и дочь тумана, деваТерхенетар, неслышно ступала между деревьями, расчесывая отцовскую сединучастым узорчатым гребешком. Холодной влагой веяло от той бороды и ещё чем-тодревним, прадедовским, знакомым – и одновременно жутким от немыслимой давности,чужим! Потом в лес заглянуло юное солнце, и тайная сумрачная сила ушла изтумана неведомо куда.

Теперь медведь лежал совсем неподвижно, и на обломанномдревке рогатины оседали капельки влаги. Как же долго он рвал когтями зелёныймох, силясь добраться до врага, достать его хрипящей оскаленной пастью,могучими лапами!.. Так и не смог. Ярость вместе с жизнью погасла в егомаленьких глазках, и опавшие сосновые иглы перестали трепетать возле ноздрей.Разгорится солнечный день, и тяжёлые синие мухи слетятся на остывающую тушу, назагустевшую кровь.

Человек сидел под неохватной сосной совсем рядом с медведем,там, куда отбросил его удар, и загнутые когти зверя почти касались мягкихсапог. Беловолосая голова человека свешивалась на грудь, кожаная охотничьякуртка с правой стороны почернела от крови. Он не шевелился. Не далее чем квечеру он тоже перестанет дышать, и окажется этот первый в его жизни медведьещё и самым последним. Лесные хозяева лишь сводят вместе охотника и добычу.Кому достанется победа, это уж решается один на один. Избрав соперника не посилам, вини только себя.

…Что же ты, Отсо, яблочко лесное, рассердился так на верногодруга! Или перепутал сослепу в сырой ночной темноте, кинулся на угостившегомедом, не признал сладко обмазавшего для тебя древесные стволы? Или простохотел слишком крепко обнять его – и напоролся нечаянно на острую рогатину,укололся о стальной нож?.. Ком красивый, живущий в чаще лесов! Кто же теперьпроведет тебя, гостя, из конца в конец по шумной деревне, кто попотчует тебя,лакомку, вкусной рыбой и пивом, кто поднесет берестяную мисочку с медом, ктовслух похвалит твоё целебное сало и драгоценный золотой мех?!

Человек не заметил, как на поляне, не потревожив густыхцепких кустов, возник Одноглазый. Осторожная тень заскользила над влажнойтравой, и туман беззвучно расступался перед нею, плотно смыкаясь позади.Одноглазый неспешно обошёл поляну кругом, внимая запахам и следам. Потомприблизился к тем двоим и остановился над ними. Молчаливый зверь немногимуступал поверженному медведю – широкогрудый, высокий в загривке, на крепких инеутомимых ногах. Волк озирал поляну единственным глазом: второго он лишилсядавным-давно, в страшном лесном пожаре, когда падавшее дерево достало его кривымсуком, пытаясь утащить с собой в смерть. С тех пор он носил на голове глубокийшрам, переходивший в подпалину. Впрочем, уши и нос служили ему по-прежнемуверно, а для волка это важней…

Ощетинясь, он обошёл медведя и убедился, что тот былдействительно мертв. Потом подобрался к человеку, ещё продолжавшему тихонькодышать: извечный враг в своей беспомощности пробуждал в нём любопытство, нововсе не страх. Одноглазый внимательно обнюхал его руки, всё ещё державшие нож,и жёсткая шерсть на загривке начала медленно опадать, потому что человек вдругпоказался ему не чужим…

…Охотник вздрогнул от прикосновения к щеке, и какое-то времяони с волком смотрели друг другу прямо в глаза. На языке зверей это всегдаозначает угрозу, но человек был слишком слаб, чтобы угрожать, и матерый этознал. Впрочем, охотник не боялся нападения, не боялся и смерти: его уже осенилопоследнее равнодушие, помогающее встретить неизбежный конец. И это тоже былопонятно зверю.

Волк долго смотрел на человека, потом отвернулся и зевнул.Тяжелые клыки лязгнули.

– Здравствуй, Одноглазый… – сказал ему охотник, изверь насторожил уши. Тихий молодой голос тоже был тот самый, памятный ему.Волк стал ждать, чтобы человек заговорил снова, но тот уже потратил все силы:беловолосая голова вновь поникла, глаза закрылись.

Одноглазый немного помедлил, потом поднялся и ещё разобнюхал его руки. Повернулся – и молча растаял, исчез в лесу…

Когда охотник очнулся вновь, стоял уже день. Тумана не былои в помине, зато на поляне слышались человеческие голоса. Людей было много –все воины, снаряженные на рать: кто с мечом при бедре, кто с боевым топором надлинном топорище. Ладожане!.. Ни с кем их не спутаешь.

Двое разводили костёр, ещё двое – судя по их речам, обамеряне – уже перевернули медведя и сноровисто сдирали с него шкуру. Чьи-то рукиподняли молодого охотника, перенесли в сторонку, бережно уложили. Возниклобородатое мужское лицо.

– Жив, малый?

На шее воина блестела дорогая золоченая гривна. Он повторилпо-корельски:

– Жив, что ли, говорю?

Охотник попробовал ответить ему, но сумел только разлепитьгубы и застонать.

– Ладно, – проворчал воин. – Терпи уж.

Вынул нож и разрезал кожаную куртку корела. Тот закрыл глазаи услышал, как переговаривались свежевавшие медведя.

– Им, ижорам, звериное слово ведомо, – сказалодин. – Попросит, так и бирюк ему за помощью поскачет, что пес верный.

– То-то же, – с незлою насмешкой отозвалсявторой. – А ты ещё стрелять его хотел. Хорошо, боярин не позволил…

Первый сказал, помолчав:

– Волк-то волк, а у косолапого, видать, слово свое.