Серебряная клятва - Екатерина Звонцова

– Конечно, нет, мой мальчик, им не дали остаться. И, думается мне, не зря.

Льётся с неба стылый звёздный свет. Дремлют колокола; на широкой крыше маяка, продуваемой всеми ветрами, ярко горит пламя в невзрачном цветке каменной чаши. Пляшут в бархатной синеве золотые всполохи, указывая странникам путь к белокаменной столице, её крепким воротам, по створкам которых простирает резные языки священное гербовое солнце Остра́ры. Там, внизу, монетами пересыпаются зычные смешки бездельничающих стражников. Здесь, наверху, только трещат тихонько беспокойные искры-светляки.

Светлокудрый мальчик греет у огня руки. Высокий старец в чёрной ризе посматривает на него из-под седых, то и дело сонно смыкающихся ресниц. На иссечённом морщинами лице читается: ох, если бы юный княжич не задавал столько вопросов, если бы хоть ночью не изводил ими добрых государевых прислужников. Дались ему глупые сказки…

– Но почему, А́нфиль? Ведь они были в беде!

– Не всякому, кто в беде, надо помогать, знаешь, Хе́льмо?

Мальчик хмурится в ответ на скрипучую истину, смотрит, отвернувшись, в устланную распаханными полями безлесую даль. Он вряд ли внемлет совету: звонарь-смотритель А́нфиль, на маяк к которому княжич иногда залезает, – для него скорее забавная древняя диковина, чем советчик. Наставником он давно признал другого государева человека, взявшего для Солнечной династии десяток городов только за последние несколько лет. Ему отдано это сердце и все помыслы. Он, лукавый, неустанно вбивает в юную голову, что на всякий крик о помощи нужно ответить, во всякую простёртую руку вложить монету или же, схватившись за эту руку, вытащить бедолагу из трясины. Вредные наущения в нынешние времена, тем более для неоперившегося птенца, и так-то бедового: то убежит за городские стены, то подерётся, то увяжется в поход, притаившись в чьём-нибудь сундуке. Нет, не для Хельмо эти наущения, скорее для тех, кто, когда он вырастет, будет прикрывать его грудью в бою. А с него хватит и направлять, лихо гарцуя на лучшем царском коне. Да только в отца растёт мальчишка. И в мать. Не закончил бы так же…

Старый Анфиль обречённо вздыхает. Хельмо, недовольный тем, что услышал, продолжает горделиво глядеть вдаль и забавно сопеть тонким, острым носом. Прежде чем он задал бы какой-нибудь совсем уже невозможный вопрос, старик решает пояснить:

– Побоялись жители долины, ведь чужеземцы были язычниками. Верили они, что защищает их Святое Семейство, боги Цветного огня. Эмельди́на – императрица Алого пламени и покровительница очага. Иларва́н – император Рыжего пламени, хранитель воинов. А́нни, Я́но, Йе́ри – юная принцесса и два принца, с жёлтым, голубым и зелёным пламенем. Семейство дарило язычникам удачу и задабривало природу, чтобы она не погубила однажды глупых людей. Но она погубила. И всё-таки, даже когда остров Ин-Сафран, как и всю Ледяную гряду, поглотила Гневная Вода, забрав и жителей, и их богатства и знания, – язычники не отреклись. Выжившие принесли веру сюда на своих звероносых драккарах. Да только можно ли стучаться за приютом с чужой верой? С верой в пламя?

– Чем плох огонь? Мы же тоже спасаемся им. Он тёплый. И не укусит просто так. Поумнее иной собаки будет.

Говоря, Хельмо улыбается, водит ладонью над чашей, и языки пламени словно ластятся, тянутся за пальцами, искрят и – а может, подслеповатому старцу кажется? – слегка меняют цвет. На алый… жёлтый… зелёный, голубой, снова рыжий. Анфиль торопливо трёт глаза, потом так же торопливо ударяет мальчика по руке.

– Обожжёшься. Кому влетит тогда от Хи́нсдро, тебе, что ли, ветреная голова?

Хельмо фыркает, но послушно складывает руки на груди, прячет в голубых рукавах своего справного кафтана. Он и сам знает: дядя не будет рад ожогу и не упустит случая выбранить старого монаха-звонаря, которого не жалует. А строгий наставник не отменит по такому пустяку ежеутренний поединок. Княжичу и так-то не победить, а каково будет держать тяжёлый палаш в покрытой волдырями руке?

– Опасен огонь, – раздумчиво произносит Анфиль, глядя сквозь дым. – Коварен. И чужеземцы коварны. Среди тех, кто просил приюта в долине, большинство были рыжими, как пламя войны. И хотя пришли они с миром…

– Их всех-всех прогнали туда?

Впрочем, ответ Хельмо знает сам, ведь дядя – важный государев боярин – не раз подводил его к настенной карте и очерчивал остриём серебряного кинжала мир. Земли Вестримо́нской долины: Дом Солнца – Острару и Дом Луны – Осфола́т. Гне́здорн – горную цепь железнокрылых людоедов. Дальние лесные и низинные королевства – утончённые, пестрящие заковыристыми именами и цветами на гербах. И, конечно, Све́ргенхайм – голую пустошь Ледяных Вулканов на самом краю света. Страшное место.

– Император Солнца и Луны – тогда мы были ещё единой Поднебесной Арда́рией – предложил им принять нашу веру и, если примут, остаться. Но ни предводитель, ни большинство тех, кто плёлся за ним, – даже дети, женщины, старики, – не согласились. Из всего их народа, может, десять-пятнадцать измученных несчастных кинулись своему вождю в ноги, упрашивая дозволения отречься от огненных богов. Он отпустил их, пожалев: всё-таки не одна неделя прошла в голодном странствии, не все это странствие пережили. Сам же он с остальными ушёл, чтобы поселиться там, где и живут сейчас его потомки. Так, вестимо, было суждено. Пустошь ведь полнится огнём, который они так чтят.

Анфиль смолкает, ворошит посохом уголья; блестят позолотой вырезанные по каменной древесине жаворонки. Хельмо опять переводит взор вдаль, а затем, забравшись на парапет и лихо усевшись – но так, чтобы старик не бранился, не грозил, что можно и сверзнуться, – спрашивает: