Лазоревый грех - Лорел Гамильтон

Было начало сентября — горячее время в нашей работе поподъему мертвецов. Такое впечатление, что с каждым годом хэллоуинская горячканачинается все раньше и раньше. Каждый аниматор в «Аниматорз инкорпорейтед» былзагружен под завязку. Я тоже не была исключением — мне предлагали работыстолько, что даже при моем умении обходиться без сна справиться невозможнобыло.

И мистер Лео Харлан должен был вообще сказать спасибо, чтоего приняли. Но по его виду никак не скажешь, что он благодарен. Честно говоря,по его виду ничего вообще нельзя было сказать. Он был средним — среднего роста,волосы темные, но не слишком. Лицо не слишком бледное и не слишком загорелое.Глаза карие, но какого-то трудноразличимого оттенка. В общем, самойпримечательной чертой мистера Харлана было то, что в нем не было вообще никакихпримечательных черт. И костюм темный, консервативный — наряд бизнесмена,который в ходу уже двадцать лет и останется таковым еще лет двадцать. Белаярубашка, аккуратно завязанный галстук, руки не слишком большие, не слишкоммаленькие, ногти не запущены, но и маникюра нет.

Внешний вид его говорил столь мало, что это само по себебыло интересно и вызывало неопределенное беспокойство.

Я поднесла к губам кофейную чашку с девизом: «Подсунь мнедекаф, и я тебе голову оторву». Я ее принесла, когда наш босс Берт насыпал в кофеваркукофе без кофеина и никому слова не сказал: думал, мы не заметим. Половинаконторы заподозрила у себя мононуклеоз, пока не был раскрыт гнусный заговорБерта.

На краю стола стояла чашка с кофе, которую наша секретаршаМэри принесла для мистера Харлана, — на ней была эмблема «Аниматорзинкорпорейтед». Хотя он просил черного, пил он его так, будто ему безразличенвкус. Пил из вежливости, и только.

Я приложилась к своей чашке, хорошо заправленной сливками исахаром в компенсацию предыдущей бессонной ночи. Кофеин и сахар — два основныхингредиента питания.

И голос у него был такой же, как и все остальное, —настолько ординарный, что казался экстраординарным. Ни малейшего акцента,никакого указания на регион или страну.

— Я хотел бы, чтобы вы подняли моего предка, миз Блейк.

— Вы это уже говорили.

— Кажется, вы мне не верите, миз Блейк.

— Скажем так: сомневаюсь.

— Зачем мне было бы сюда приходить и лгать вам?

Я пожала плечами:

— Иногда люди так делают.

— Я заверяю вас, миз Блейк, что говорю вам правду.

Беда была в том, что я ему не верила. Может, я параноик, нолевая рука под рукавом симпатичного темно-синего жакета у меня перекрещенашрамами — от кривого крестообразного ожога, где приложил тавро человек-слугаодного вампира, до полос от когтей ведьмы-оборотня. Плюс еще следы от ножей,тонкие и аккуратные по сравнению с остальным. На правой руке у меня только одиншрам — ерунда по сравнению с левой. И есть еще шрамы под синей юбкой и темнымиколготками. Шелку все равно, натягивают его на гладкую кожу или на шрамы. Нет,я заработала право быть параноиком.

— Какого именно предка хотите вы поднять изачем? — спросила я с приветливой улыбкой, но улыбка получилась не слишкомнатуральной. Надо бы поработать над техникой улыбки в разговоре с посетителями.

Он тоже улыбнулся, и его глаза не улыбались. Улыбка в ответна улыбку, ничего не значащая мимика. Он снова потянулся за кофейной чашкой, итут я заметила у него какую-то тяжесть в пиджаке слева спереди. Наплечнойкобуры у него не было — ее бы я заметила сразу, но в левом нагрудном карманележало что-то потяжелее бумажника. Это могло быть чем угодно, но первая мысль уменя была простая: ствол. А я приучилась доверять первой мысли. Параноикомстановишься именно тогда, когда тебя хотят убить.

Мой пистолет был у меня в кобуре под левой рукой, чтоуравнивало положение, но мне не хотелось превращать свой кабинет в салун ДикогоЗапада. У него пистолет. Может быть. Вероятно. Вообще говоря, это с тем жеуспехом может быть и портсигар, но я готова была держать пари на что угодно —это оружие. И оставалось либо сидеть и уговаривать себя, что я ошиблась, либодействовать, исходя из того, что я права. Если я ошиблась — потом извинюсь. Аесли нет — ну, тогда я останусь жива. Лучше быть грубой и живой, чем вежливой имертвой.

Я прервала его рассказ о родословном древе — честно говоря,я его почти не слышала. Все мое внимание было обращено на тяжесть, оттягивающуюего карман. Пока я не узнаю, пистолет это или нет, все остальное не важно.Улыбнувшись — и заставив на этот раз улыбку дойти до глаз, — я спросила: