Вызов - Андрей Валентинов

Сухие ломкие листья устилали аллеи старинного кладбища, каким-то чудом уцелевшего почти в самом центре Столицы. Осенний воздух был свеж и неожиданно чист, словно гигантские легкие города в этот день прервали свою бесконечную работу. Страшный Год Перемен, от Рождества Спасителя 1991-ый, провожал очередную жертву. Земля Столицы принимала своего блудного сына барона Михаила Корфа.

Людей собралось неожиданно много – несколько сотен; они запрудили не только аллею, где предстояло навек упокоиться бывшему полковнику Марковской дивизии, но и две соседние. Появившиеся словно из-под земли распорядители с неизменными черно-красными повязками привычно группировали и сортировали скорбящих, отсеивали чистых от нечистых, лишний раз доказывая, что воспетого в песнях и гимнах равенства не существует даже здесь, среди печальных мраморных ангелов и полуразбитых крестов со стершимися надписями.

Келюса и Фрола оттеснили почти сразу. Они не успели даже подойти к наглухо закрытому гробу – твердые руки уверенно отвели их в сторону, освобождая место для приглашенных. Друзья никак не ожидали, что у погибшего барона окажется столько почитателей, пришедших в этот день на покрытые золотыми листьями аллеи.

Еще три дня назад об этом нечего было и думать. В пределах городских кладбищ получить место не представлялось возможным. Николай засел за телефон, обзванивая уцелевших знакомых деда, но те лишь жаловались на времена, сетуя, что теперь даже бывшим членам ЦК дальше колумбария не Донском не пробиться. Мик всерьез советовал обратиться в канадское посольство, и Лунину с большим трудом удалось отговорить его от этого действительно бессмысленного шага.

В конце концов, в Столицу вернулись родители Мика. Плотников-старший, пораженный случившимися за время его отсутствия событиями, в свою очередь сел за телефон и выбил несколько квадратных метров на кладбище у деревни Гнилуши за Кольцевым шоссе. Оставалось достать деньги на похороны, и тут внезапно, за трое суток до этого холодного дня, все изменилось.

Утром Плотникову-старшему позвонили из канцелярии Президента. Это не было неожиданностью. Отрасль, которой управлял достойный родитель беспутного Мика, являлась отнюдь не последней в державе, и такие звонки время от времени случались. Тем более, Николай Иванович – а именно так звали этого уважаемого в Столице человека – вернулся из далеко не частной заграничной поездки. Но на сей раз – и Николай Иванович был поражен вторично неизвестный ему чиновник из Белого Дома сообщил, что Президент просит передать глубокие соболезнования по поводу трагической гибели его двоюродного брата и что государство, учитывая выдающиеся заслуги стойкого борца за российскую демократию канадского гражданина Михаила Модестовича Корфа, берет все заботы о похоронах на себя. Плотников-старший, до сих пор не веривший до конца в неизвестно откуда появившегося и столь же таинственно сгинувшего кузена, о существовании которого он и не подозревал, вновь подробно расспросил Мика, после чего решил ничему не удивляться.

Итак, похороны были государственными, и для барона Корфа тут же нашлось место в одной из тихих аллей старинного кладбища Столицы. Чьи-то руки поместили объявление о предстоящей церемонии не только в городские, но и в центральные газеты, и даже ведущий вечерних теленовостей уделил этому событию несколько секунд драгоценного эфирного времени.

Полированный дубовый гроб с намертво привинченной крышкой утопал в венках, увитых трехцветными лентами. Поверх возвышалась офицерская фуражка вполне советского образца, но также с трехцветной кокардой. Один из венков выделялся особо – венок от Президента. Возлагал его высокий сухопарый военный с колодкой орденских лент. Келюс сразу же узнал полковника Глебова: именно его люди надевали на него и его товарищей наручники возле еще не остывшего тела Корфа. Тогда Глебов обещал позаботиться о покойном и, выходит, свое слово сдержал.

Начался митинг. Появившаяся в последнюю минуту Калерия Стародомская произнесла грозную инвективу в адрес коммунистических недобитков, с которыми всю жизнь боролся покойный. Неназвавшийся капитан в штатском в изящных, но туманных выражениях отметил вклад барона в безопасность державы. Несколько пришедший в себя Плотников-старший сказал слово от имени семьи. По вполне понятным причинам, о самом Корфе он говорил мало, зато привел удачный, хотя и несколько тяжеловесный пассаж о развитии российско-канадского экономического сотрудничества в области конверсии.

Представитель канадского посольства, прибывший сюда после настоятельного приглашения из Министерства иностранных дел, произнес речь с чуть заметным украинским акцентом, восхваляя воскресшую российскую свободу, не упомянув, впрочем, ни разу, что провожает в последний путь своего соотечественника. То, что никакого канадского гражданина Михаила Корфа не существовало, в посольстве узнали еще за несколько дней до похорон, но отказаться от приглашения не решились. Только Мик едва не испортил всю церемонию, обратившись к покойному «дядя Майкл» и пообещав перестрелять всех сволочей, в том числе и стоящих поблизости. Его тут же оттерли в сторону, и на трибуну взошел осанистый господин в дорогом пальто, оказавшийся представителем Столичного Дворянского Собрания. Он воспарил к вершинам генеалогического древа покойного, а затем подробно остановился на задачах дворянства в деле возрождения Великой России. Когда его сменил крепкий молодчик в черном зипуне – делегат патриотической организации, – Келюс понял, что пора уходить. Фрол не стал возражать, и они начали пробираться сквозь толпу.

– Жаль барона, – вздохнул дхар, когда друзья наконец выбрались на свободную аллею и Келюс остановился, чтобы закурить. – Хороший был мужик. Не уберегли, елы…

– Мы не уберегли, – уточнил Келюс, которого от увиденного слегка мутило.

– Кто ж еще, елы? – согласился Фрол. – Да разве такого убережешь!.. Ты ж ему говорил, Француз, чтоб не лез.

– Выходит, плохо говорил, – мотнул головой Келюс. – И вообще, воин Фроат, это было мое дело. А я вас всех втравил. Михаил мертв. Лидку искалечило, тебе шкуру порвало. И все зазря… Хоть бы Кирилыч пришел, добавил он внезапно, без всякой связи, но Фрол понял и кивнул: – Да, жаль – Кирилыча нет. А то устроили здесь цирк, елы! И вообще, Француз…

Договорить он не успел. Невысокий человек в пальто, но с выправкой, скрыть которую было нельзя, неожиданно вывернул откуда-то из боковой аллеи и подошел к говорившим. Фрол тут же умолк, а человек в пальто посмотрел зачем-то по сторонам, потом внимательно оглядел обоих и, остановившись взглядом на Келюсе, решительно произнес: – Прошу прощения, господа. Господин Лунин? Николай Андреевич?

– Я – Лунин, – вздохнул Келюс. Подобные вопросы в последнее время перестали его удивлять.

– Покорнейше прошу простить, – продолжал человек в пальто. – Не соблаговолите ли отойти со мной на несколько слов?

– А он, покорнейше вас, не соблаговолит, елы, – вмешался Фрол и, загородив собой Келюса, не торопясь вынул руки из карманов куртки. – Это я сейчас, в карету, соблаговолю. Могу два раза, если понравится.