Нея - Эммануэль Арсан Страница 8

Впервые я ощущаю в своей ладони этот темноватый сосок, этот большой коричневый околососковый кружок, предмет моей огромной зависти; темный сосок возвышается подобно моему, околососковый кружок сжимается и дрожит.

Почти бессознательно я выдвигаю свои бедра вперед, чтобы еще крепче прижаться к ней: я чувствую нечто похожее на настойчивость и слегка раздражаюсь от того, что у меня отсутствует мужское начало, нет полового члена, чтобы вонзить в нее. Этот член, который согласно моему воображению мне следовало бы иметь, чтобы войти в Сюзанну, как Морис вошел в меня, должен быть твердым, вздутым, подергивающимся, его небольшая вена выпуклой, а головка — красного цвета…

Но я останавливаю себя, пристыженная, смущенная. Сюзанна подумает, что я сошла с ума или, еще хуже, — омерзительна. Она придет в ужас от моего бесстыдства. Я содрогаюсь от стыда, мое сердце готово выскочить из груди, а слово «бесстыдство» задевает меня, как плевок. Еще одно слово: всегда эти слова, которые мне нравятся, которыми я обычно так удачно пользуюсь, но которые тоже могут восстать, оборачиваются против меня, клеймят меня навечно, возвещают о моем стыде. Что я отвечу Сюзанне, если она скажет: «Прекрати эти пакости, прекрати, ты, потаскушка, что ты делаешь, грязная сука»?

Однажды я подслушала, как, выходя из туалета, Жанна Мьяле сообщила Мишель Фарно, что слышала, как в соседней кабинке две девушки занимались какими-то пакостями, и она узнала голос одной из них, Луизы Менего.

С того самого дня под пакостями я всегда подразумевала двух девушек, возбуждающих друг друга среди сортирных запахов. Должна признаться, меня месяцами преследовал образ Луизы Менего и другой девушки, занимавшихся своими грязными шалостями, но лишь до тех пор, пока я не предпочла лучшее: забавляться с собой. И, кроме всего прочего, бесстыдница Луиза Менего была совсем непривлекательной, хитрой, сутулой, с землистым цветом лица.

Но с того времени, как я узнала об этих «пакостях», я была очарована ее очень тонкими, почти белыми губами, представляла их прилепленными к своей коже подобно глубокой царапине, подобно неизгладимому воспоминанию о порезе бритвой.

У отца есть набор бритв. Замечательная коробка красного дерева с подкладкой из темно-фиолетового бархата, в которой находятся семь вышедших из употребления опасных бритв. Каждое широкое лезвие инкрустировано золотом. А ручки — из слоновой кости, пожелтевшие от времени, истертые и настолько гладкие, что кажутся отполированными державшей их рукой. Должно быть, мне было семь или восемь лет, когда я взяла одну из бритв и порезала себе левую ладонь.

Сейчас, лежа неподвижно, я ощущаю, что Сюзанна продолжает мои прежние действия на свой страх и риск. Значит, она не чувствует отвращения ко мне! Стыд исчезает, как по мановению палочки, на смену ему приходит возбуждение. Какое счастье! Моя рука оставляет грудь, на которой лежала, и опускается на живот Сюзанны, в то время как все мое тело снова движется в унисон с нею. Я не могу больше ждать. Я не могу больше попусту терять время. Мой палец проскальзывает в «барашки» Сюзанны.

На этот раз больше нет восторга, лишь настоящее исступление: Сюзанна под моей рукой «взрывается» с неистовой силой, открывается в последовательности глубоких ритмичных волн. Я ласкаю ее языком, захватывая лопатку. У меня такое чувство, как будто я тону в ней, впитываю ее, поглощаю ее целиком. Моя действующая рука не может дальше продвинуться ни вперед, ни назад, потирая, изучая, возвращаясь, погружаясь в глубину, выходя назад. Я не могу больше остановить себя. Я никогда не остановлюсь! Вместе мы больше не срываемся вниз, мы летим, мы проносимся над поверхностью, не касаясь ее. Я твой мужчина, моя женщина! Я твой фаллос, моя маленькая рабыня! Я бормочу все, что приходит на ум. Я не знаю, что говорю, я произносила неизвестные мне слова. Быстрее, быстрее, палец — мой резвый член, быстрый ствол, скоростной механизм; быстрее, Сюзанна, чудесно, мой член на твоем клиторе, давай, давай продолжай…

А затем я сразу, без перехода, успокаиваюсь. Я подаю ей команды: на спину, не двигайся, раздвинь ноги. Здесь моя работа несколько замедляется. Даже останавливается, так как я чувствую, что она почти в экстазе. Она дрожит, мне это знакомо: когда вдруг теряешь контроль над желанием или страстью, просто твоего тела не существует, и ты забываешь почему.

Она издает стон разочарования. Я улыбаюсь и утешаю ее. Моя Сюзанна… Я должна успокоиться даже больше, чем она, поскольку не знаю почему, но я совершенно была настроена на то, чтобы в любом случае не допустить кульминации.

У меня такое чувство, что все, что бы я ни завоевала для себя, я краду у нее.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем мне удалось снова приблизить ее к себе. Если воспрепятствовать исполнению ее желания, то и мое тоже не исполнится. Она с раздражением раскрывается, однако она все еще слишком близко, чтобы отказаться от оргазма.

Я снова обретаю чувство ориентации, а это случается со мной так часто, что именно сейчас я превосхожу саму себя. Все ее тело в поту. Подмышки мокрые и горячие, как и влагалище. Я погружаю в одну из них свой нос, язык. Она покорно поднимает руки, закидывает их себе за голову. Я позволяю своим губам и языку касаться ее влажной кожи, добавляя свой собственный пот и слюну. Характерный для диких зверей запах ее тела усиливается благодаря моему, и я опускаюсь ниже. Мой рот дотрагивается до ее лона, и я раздражаюсь, будто нахожусь под гипнотическим влиянием. Я знаю слишком хорошо, как это закончится. Я не хочу этого! Я мешкаю, колеблясь. Теперь моя очередь испытать неудовлетворенность.

Наконец-то именно она обхватывает мою голову руками, грубо наклоняет ее к своему лону, сопровождая это нетерпеливым и (я почти готова поклясться) сердитым вздохом. Я укушу ее, закричу! Однако чем большее отвращение я чувствую, тем большее желание испытываю быть неистовой, кусать ее; чем более нежным становится мой язык, тем более утонченными мои поцелуи и мягкими мои губы. Что-то подсказывает мне, что это единственный способ превратить мое отвращение в любовь.

Пронзительный вскрик Сюзанны звучит так страстно, ее оргазм настолько полон и глубок, что кажется, все разрешается безвозвратно, раз и навсегда.

Я никогда не забуду чудесно изнуренное лицо Сюзанны после экстаза, охватившего ее. Благодаря ей я познала рано — как познавала всегда — счастливую мимолетность обретенного удовлетворения. Она лежит на боку, разглядывая меня. Нежно гладит мои волосы. И смотрит на меня с удивлением.

— Ты намного сильнее меня, Нея, — говорит она мне. — Я всегда хотела другую девушку. Но мне никогда не приходила в голову мысль испробовать все.

— Почему нет?

— Я не знаю… Я привыкла думать, что одинока в ощущении определенных желаний… И потом… как мне объяснить — я не осмелилась бы… Я не смела…

— Ты не смела. Но во всяком случае, у тебя было сильное стремление…

— Да. Ладно, не совсем, но… Это было давно, когда я проводила свои каникулы в Шотландии у своей подруги Мари Макгарре. Мы с ней хорошо ладили. Она бывала в обществе со славным парнем. Я должна была быть ее спутницей. Ее родители оказались очень строгими католиками. Даже не возникало вопроса, чтобы предоставить Мари самой себе хотя бы на несколько минут. Но нам троим разрешалось подниматься наверх в комнату девушки, где стояло пианино. Считалось, что мы поем старинные шотландские баллады. К ее счастью, я играла на пианино. Сразу же, как только мы оказывались в ее комнате, они ложились вдвоем на кровать Мари. Я играла так громко, как только могла, и они подпевали более или менее в унисон.