Любимая серая мышка - Анна Яфор Страница 8

А обращенное ко мне лицо Лавроненко напоминает грозовую тучу. «И зачем ты только свалилась на мою голову?» – читаю в черноте его глаз.

– Я не специально, – тороплюсь признаться, хоть и не верю, что эти мои слова существенно облегчат ситуацию. И опять пытаюсь опереться на поврежденную ногу. Совершенно напрасно, потому что болит она ужасно, а держать не хочет совсем.

Мужчина улыбается уголком губ, но глаза остаются серьезными.

– Не делайте резких движений, они вас сейчас противопоказаны.

Почему-то вздыхает и… подхватывает меня на руки.

И тут я совсем забываю, как дышать, потому что о таком и мечтать не могла. Вернее, мечтала, много-много раз, особенно о том, что должно произойти потом. Как я обвиваю его шею руками, смотрю в глаза, которые так близко, как не были еще никогда… А его объятья становятся крепче, губы склоняются к моим губам и…

– Мария, повторяю свой вопрос: какая у вас квартира? Я не против, конечно, подышать свежим воздухом в вашем обществе, но мы уже собрали зрителей. Да и вашу ногу надо осмотреть.

Я только теперь замечаю, что он прав: дежурящие на лавочках у дома бабушки оживились и прекратили делиться друг с другом местными новостями. Все до одной уставились на нас. Не то чтобы меня это сильно смущает, но становиться предметом обсуждения целого двора все же хочется не очень.

– Кто-то есть дома? – уточняет Лавроненко уже в лифте. И теперь наступает моя очередь вздыхать. Родители еще вчера уехали на дачу, а брат давно живет отдельно. Квартира пуста… и что подумает мой шеф, когда узнает об этом? Что я все специально спланировала?

– Никого, – мне ужасно хочется спрятать глаза, но единственный способ сделать это: уткнуться ему в шею. И хотя такой вариант более чем соблазнительный, все же не решаюсь его использовать. Вполне достаточно и того, что уже натворила. Просто рассматриваю суровое лицо, углубившуюся складочку между бровей, поджатые губы. Мужчина прямо-таки источает недовольство, а я все равно млею от его присутствия. Стараюсь дышать как можно тише, по капле втягивая его аромат. Если завтра меня все-таки ждет увольнение, и мы никогда больше не увидимся, то я запомню эти мгновенья, как самые сладкие в жизни.

– Ключ! – требует шеф, остановившись у моей квартиры. Я начинаю ерзать у него на руках, пытаюсь добраться до сумочки, болтающейся где-то сбоку, и мужчина неожиданно что-то цедит сквозь зубы. И заполучив, наконец, ключи, теснее прижимает меня к себе, чтобы удержать, пока орудует с дверью.

Это невероятно! Никогда в жизни не было так стыдно и одновременно так волнительно-сладко. Он как-то умудряется включить свет и только после этого помогает сесть на пуфик у стены. Дышит глубоко и часто, и я запоздало понимаю, что таскать меня на руках – то еще удовольствие. Никогда больше не буду есть ни пирожные, ни торт! Ни кусочка в рот не возьму! Если бы я сегодня вечером не слопала столько, ему хоть немного было бы легче.

– Спасибо! – поднимаю глаза, продолжая сипеть сквозь застрявший в горле ком. – Не знаю, как бы я добиралась сама.

– Прыгали бы на одной ноге, – пожимает он плечами, снова слегка улыбаясь губами, но сохраняя серьезность в глазах. – Правда, это было бы чревато новой травмой. Так что хорошо, что я оказался рядом.

От этих слов становится еще слаще, будто я опять попробовала пирожное, вот только таких вкусных мне раньше не попадалось. И пока я смакую незнакомый и потрясающий вкус, мужчина опускается на корточки передо мной и стягивает с поврежденной ноги туфлю. И так легко и быстро ему это удается, что я чувствую боль лишь на мгновенье. А потом он тянет вверх штанину брюк, обнажая мою щиколотку, и хмурится, рассматривая явно припухшую кожу. Дотрагивается кончиками пальцев, заставляя меня вздрогнуть. И от этого мрачнеет еще сильнее.

– Больно?

Я сглатываю и облизываю пересохшие губы. И не знаю, что сказать. Потому что да, больно, но совсем не это волнует меня сейчас. И куда большую бы вытерпела боль, лишь бы продлить мгновения рядом с ним. Чтобы он дотрагивался вот так: бережно и осторожно, будто лаская. Чтобы чувствовать, как растекается от его прикосновений тепло по телу, смешиваясь с пустившимися в пляс мурашками. Как саднит между ног какой-то незнакомой тяжестью, и хочется сдвинуть их, сжать и хоть немного ослабить это давление. Или, наоборот, усилить, позволяя себя наслаждаться неведомыми прежде ощущениями.

– Нн-е-е-ет… – выдыхаю, ныряя в окутывающий меня жар. Пытаюсь расслабиться, но не могу, завороженно наблюдая, как длинные сильные пальцы исследуют мою ногу. Откровенно любуюсь его руками, отчаянно надеясь, что он не заметит моего восторженного взгляда.

– Думаю, что ничего серьезного, – неожиданно заключает Лавроненко, поднимая на меня глаза. – Пару дней покоя – и будете, как новенькая.

– А откуда… – я с трудом сдерживаю вздох разочарования, когда он все-таки убирает руку, – откуда вы знаете? Вы же не врач…

– Не врач, – на этот раз в его взгляде проскальзывает что-то, очень похожее на тепло. – Но знаю. Приходилось быть на практике… в походных условиях. Так что можете быть спокойны за свою ногу. Правда, тугая повязка не помешает. Есть у вас бинт?

Киваю, дотягиваясь до ящика комода и доставая хранящуюся там на всякий случай упаковку. Она лежит там уже больше года, и я была уверена, что еще столько же не понадобится, даже выбросить хотела. Но сейчас оказывается как нельзя кстати, продлевая блаженные минуты, когда мой всемогущий шеф действительно умело и со знанием дела бинтует мне ногу.

– Ну вот, готово. Постарайтесь не сильно ее нагружать. Завтра будет легче.

Мужчина поднимается, и я с ужасом осознаю, что сейчас он уйдет. И все закончится. Знаю, что исчерпала все возможные лимиты его внимания, но ничего не могу с собой поделать. И шепчу, стараясь даже не думать о том, что могу услышать отказ:

– Алексей Андреевич… Может быть, я угощу вас чаем? Вы ведь так и не успели выпить у мамы… из-за меня.