Молчание мужчин. Последнее танго в Париже четверть века спустя - Кристин Орбан Страница 6

Он позвонил. И пришел, не извинившись за свое вчерашнее поведение. Не останавливаясь, пересек гостиную и направился к небольшому алькову, где стояла моя кровать — низкая, с матрасом почти на уровне пола.

Он быстро разделся и указал пальцем на мое коротенькое платье в цветочек. Я повиновалась этому жесту и сбросила его без всяких возражений, даже не пытаясь протестовать.

Возможно, это было моей первой ошибкой.

Повиноваться его жесту, его взгляду, позволить ему даже не утруждать себя разговором.

Уступить.

Он нырнул под простыни и укрыл нас обоих с головой, так что мы оказались будто в палатке. Он лег на спину, я вытянулась рядом с ним и положила ему голову на плечо, словно законная супруга, утомленная любовью и собирающаяся заснуть.

Но совместный сон явно не входил в его намерения.

Я гладила его по груди, и иногда мои пальцы запутывались в завитках волос.

— Как ты спишь? — спросила я.

Вместо ответа он издал лишь невеселый приглушенный смешок. Обидно — почему-то мне казалось важным узнать, как он спит.

И вот мы начали заниматься любовью.

Я предугадывала малейшие его движения. Хотел ли он перевернуть меня, как куклу — и кукла переворачивалась сама, так же легко, как профессиональная танцовщица, ведомая опытным партнером. Я отдавалась, лежа на животе, потом на спине — он хотел видеть мою грудь, ягодицы, не хотел ничего упускать, ему нужно было познать все сразу, взять и отдать все, с нежностью, без резких акробатических номеров. Он был виртуоз, он продемонстрировал все мастерство, на которое я его вдохновила. Его движения были восхитительны; раньше мне не доводилось встречать такого совершенства, я не представляла, что подобный импровизированный дуэт возможен. Он обхватывал мою голову ладонями, я ощущала на лице его дыхание, и мне хотелось сказать ему что-то — я точно не знала, но что-то вроде: «Этого притяжения ты боишься?» Но он не давал мне такой возможности, он обнимал меня слишком сильно. Я попыталась перевести дыхание, но не смогла. Он стискивал меня в объятиях, я прижималась к нему всем телом.

И говорила себе, что женщина, которая испытала подобное, не зря прожила свою жизнь.

Наконец он рухнул на меня, и его расслабленное тело словно налилось свинцом; меня восхищало это ощущение его тяжести на моей груди, бедрах, ногах. Но он недолго оставался так лежать — очевидно, это казалось ему слабостью; он приподнялся, в последний раз напрягая мускулы, и лег рядом со мной. Теперь наши тела больше не соприкасались, словно расклеились листки бумаги.

Затем, оперевшись на руки, он склонился надо мной и поцеловал меня в живот, еще влажный от испарины, словно в знак благодарности, и попросил разрешения принять душ.

Впервые принять душ у меня.

Я даже не пыталась попросить его остаться. Он был не из тех мужчин, которые надолго задерживаются в вашей постели, рассказывая историю своей жизни, или засыпают с легкой улыбкой в уголках губ.

Мы не были похожи на сложившуюся пару — ни единой минуты...

Впрочем, и на недавних знакомых тоже — ведь все началось гораздо раньше...

Мне хотелось снова ощутить его ласки, его грубость... хотя бы недолго. Но на сегодня все было кончено.

Я слышала звук льющейся воды — больше ничего. Он не пел, не издавал никакого шума.

Я не могла запретить себе думать о его обнаженном теле, влажной коже... Я встала с постели.

Он слегка удивился, увидев, как я вхожу в душ. Какая фамильярность, не так ли? Тем не менее он обнял меня и прижал к себе. Потом намылил мне спину и скользнул рукой между моих ягодиц.

Я в свою очередь намылила его, мои руки скользили вокруг его пениса, то охватывая его, то отпуская. Мы долго стояли, обнявшиеся, счастливые, покрытые душистой пеной, под струями прохладной воды.

Затем он слегка вздрогнул, и я поняла, что сцена нежности окончена. Ему приходилось уже сдерживаться, его плоть напряглась, он убрал руку с моих ягодиц и слегка отстранил меня. Я не должна была становиться причиной его слабости и забывать о его истинной натуре.

Он энергично растерся полотенцем, натянул трусы — этот жест всегда одинаков, начиная с появления кальсон, — потом брюки, затянул ремень, надел носки — не без усилий, потому что кожа была еще влажной, застегнул на запястье часы и подобрал несколько выпавших из кармана бумажных купюр.

— Как тебя зовут? — спросила я.

Не отвечая, он улыбнулся.

Я подошла к нему так близко, что наши тела соприкасались, и прошептала на ухо:

— Скажи мне...

Молчание.

Я слегка отстранилась — как раз достаточно, чтобы увидеть, что он улыбается; тогда я стиснула кулаки, слегка толкнула его в плечи и повторила:

— Скажи мне! Ну же!

Потом, уже громче:

— Ты знаешь мое имя, адрес, номер телефона, а я — что я о тебе знаю?

Я снова толкнула его кулаками, словно в боксе.

— Зачем тебе знать?

Он схватил меня за запястья. Я не уступила и продолжала сопротивляться, пока не почувствовала боль. Наконец он сдался:

— Жан.

— Жан, и все?