Генри и Джун - Анаис Нин Страница 6

В ее присутствии я не могу проглотить ни куска. Но внешне остаюсь спокойной, надеваю на лицо маску восточной невозмутимости, такую обманчивую. Джун пьет и курит. Она совершенно ненормальная, у нее куча страхов и фобий. Ее подсознание выдало бы ее суть любому психоаналитику, но я не в состоянии анализировать. Все в ней — ложь. То, что она воображает, для нее и есть реальность. Но что Джун так старательно пытается создать? Возвысить собственное «я», защитить и прославить его? В обволакивающем тепле моего откровенного восхищения она расцветает, кажется жестокой и беззащитной одновременно. Мне хочется защитить ее. Какая ирония судьбы! Я защищаю ту, чья сила безгранична. Энергия Джун так велика, что я верю в нее, верю ей, когда она утверждает, что вовсе не старается разрушить все вокруг себя. Пыталась ли она уничтожить и меня? Нет, она просто вошла в мой дом, и у меня немедленно возникло желание принять от нее любую боль. Рассчитывает ли она свои будущие ходы? Если да, то только после того, как осознает свою силу и начинает раздумывать, как ее использовать. Не думаю, что злые силы, таящиеся в ней, направлены на что-то конкретное. Она сама страдает от них.

Джун стала для меня человеком, которого нужно жалеть и защищать. Она погружена в порок и трагедии, которых не может вынести. Наконец-то я добралась до ее слабого места. Жизнь Джун полна фантазий, а я хочу заставить ее хоть чуть-чуть ощутить реальность. Я хочу применить к ней силу. Я, потонувшая в мечтах, никак не связанных с реальной жизнью, одержима бешеной силой: хочу схватить руки Джун, отвести ее в гостиничный номер и воплотить нашу общую мечту в реальность, мечту, в которой она всю жизнь не могла признаться самой себе.

Я отправилась к Эдуардо, разбитая после трех часов, проведенных с Джун. Он разглядел в ней слабость и заставил меня проявить силу.

Я с трудом владела собой, когда в такси Джун сжала мою руку. Я не стыдилась своего обожания и смирения. Ее жест не был искренним. Я не верила, что она способна любить.

Джун говорит, что хочет, чтобы то розовое платье, которое было на мне в вечер нашей первой встречи, осталось у нее. Когда я сказала, что хочу сделать ей прощальный подарок, она попросила духи, аромат которых она уловила у меня дома. Она хочет всегда иметь их при себе, чтобы будить воспоминания. И еще ей нужны туфли, чулки, перчатки, нижнее белье. Сентиментальность? Романтичность? Если она действительно… Почему я в ней сомневаюсь? Может быть, она просто чувствительна, а чувствительные люди всегда фальшивят, когда в них сомневаются; они колеблются, поэтому и выглядят неискренними. И все-таки я хочу ей верить. Не так и важно, любит ли она меня. Эта роль не для Джун. А я просто переполнена любовью к ней. И в то же время чувствую, что умираю. Наша любовь будет смертельной игрой. Мы останемся в объятиях нашего воображения.

Когда я пересказываю Хьюго истории Джун, он отвечает, что они — просто дешевка. Я не понимаю.

Два дня с нами провел Эдуардо. Он одержим психоанализом и объяснил мне, какой кризис я сейчас переживаю. Я снова хочу увидеться с Джун. Я хочу видеть ее тело. Я не смела взглянуть на него, но знаю, что оно прекрасно.

Вопросы Эдуардо выводят меня из себя. Он безжалостно наблюдает за моим смирением. Я пока не добилась ни успеха, ни славы. Эдуардо заставляет меня вспоминать, что меня бил отец, что мое первое воспоминание о нем — унижение. Отцу нравилось делать мне больно, говоря, что я стала страшной после тифа, — очень похудела, мне обрили волосы.

Что же делает меня больной сейчас? Джун. Джун и ее зловещая манкость. Она принимала наркотики, она любила женщину, она говорит на ужасном жаргоне. И, несмотря на все это, сохранила невероятную, почти старомодную сентиментальность.

— Подари мне духи, которыми пахнет в твоем доме. Когда я поднималась к твоему дому по склону холма, я ощущала такой прилив чувств!

Я спрашиваю Эдуардо:

— Ты правда считаешь, что я лесбиянка? Ты действительно веришь в это? Или это просто реакция на мой опыт с Дрейком?

Он отвечает, что ни в чем не уверен.

Хьюго тверд в своем убеждении: он говорит, что все, что выходит за рамки нашей любви, — простое любопытство. Он хочет жить в безопасности и покое. Я рада, что он это понял, и сказала ему, что он прав.

В конце концов, Эдуардо поставил диагноз: я не лесбиянка, потому что не испытываю ненависти к мужчинам, даже наоборот. Прошлой ночью во сне я хотела его, а не Джун. А позапрошлой ночью, когда мне снилась Джун, я видела себя на крыше небоскреба и хотела шагнуть вниз, на очень узкую пожарную лестницу. Мне было страшно, и я не смогла этого сделать.

Она приехала в Лувесьенн в понедельник. Я жестоко, почти как Генри, спросила ее:

— Ты лесбиянка? Ты понимаешь — умом — собственные желания?

Она ответила мне очень тихо и спокойно:

— Джин была слишком мужеподобна. Я контролирую свои ощущения, я прекрасно о них знаю, но пока не нашла никого, с кем хотела бы воплотить их в жизнь. — После этого она перевела разговор на другую тему: — Как ты прекрасно одеваешься! Это розовое платье так старомодно расширяется книзу, короткий черный пиджачок, шелковый воротник, шелк на манжетах — все это совершенно, безукоризненно. Мне нравится, что ты оголяешь только шею. Твое кольцо с бирюзой, твои кораллы просто восхитительны.

Руки Джун дрожали, ее всю трясло. Мне было стыдно за мою грубость. Я очень нервничала. Она рассказала, как в ресторане ей захотелось увидеть ступни моих ног, но она не смогла заставить себя взглянуть на них. А я рассказала, как боялась увидеть ее тело. Мы судорожно делились друг с другом обрывочными мыслями и воспоминаниями. Джун посмотрела на мои ноги, обутые в босоножки, и нашла их красивыми.

Я спросила:

— Тебе нравятся эти босоножки?

Она ответила, что всегда очень любила босоножки и носила каждую пару до тех пор, пока они не изнашивались до неприличия.

Я предложила:

— Пойдем в мою комнату, я дам тебе померить другие свои босоножки.

Она надела их, сев на мою кровать. Они оказались ей малы. Я увидела, что Джун носит хлопчатобумажные чулки, и меня это неприятно удивило. Я показала ей свой черный плащ, его она тоже сочла красивым. Заставив Джун примерить его, я смогла оценить красоту ее тела, его полноту и тяжесть. Меня переполнили чувства.

Я не могла понять, почему Джун чувствовала себя так неловко, почему была так напряжена, испугана. Я сказала, что подарю ей такой же плащ, и коснулась ее руки. Она отдернула руку. Неужели я ее испугала? Неужели на свете есть кто-то еще более испуганный и чувствительный, чем я? Я не могла в это поверить. Мне не было страшно. Мне так хотелось прикасаться к Джун.

Мы спустились вниз. Джун сидела на диване, вырез платья приоткрывал грудь, и мне захотелось поцеловать ее туда. Я дрожала от волнения. Я начинала чувствовать ранимость Джун, поняла, что она боится собственных чувств. Она не переставая что-то говорила, но теперь я знала, что она делает это, чтобы избежать более откровенного, интимного разговора, не обсуждать то, о чем ни она, ни я не могли сказать друг другу.