Руны смерти, руны любви - Инге Кристенс Страница 6

– Может случиться так, что Татуировщик станет козырем в руках мэра, – заметил Оле.

Смысл его слов дошел не до всех, но Рикке поняла, что он имел в виду. И Мортенсен понял, потому что никак не отреагировал. Кто знает, что на уме у комиссара Йенсена? Может, он метит не в министры, а в мэры? Тоже ведь хороший пост.

– Включаем мозги и думаем! – для наглядности Мортенсен постучал себя пальцем по лбу (или он просто хотел уточнить, каким местом надо думать?). – Он же не призрак, значит должен оставлять какие-то следы. И к Баличу надо присмотреться как следует. Что там с Баличем Фредерик?

– Работает до позднего вечера, после работы едет домой. По вторникам и пятницам Балич ночует у своей любовницы Анесы Гардович на Наннасгате двенадцать. В другие дни Анеса обслуживает клиентов… Субботние вечера проводит в ресторане «Босанска куца» на пересечении Ягтвей и Фрейасгэд, это нечто вроде клуба для боснийцев. Добропорядочный обыватель, не замеченный ни в чем подозрительном и противозаконном, один штраф за превышение скорости не в счет. Макс убил кучу времени на выяснение подноготной семейства Баличей. Ничего настораживающего или привлекающего внимание не нашел. Обычные иммигранты. Хочешь что-то сказать, Макс?

Сказать «что-то» Франнсен не мог. Ему непременно нужно было начать с самого начала и дойти до конца. Подобная обстоятельность делала Франнсена незаменимым сборщиком информации и прекрасным аналитиком. Если расставить все по местам и уточнить все детали, то выводы напрашиваются сами собой.

Рикке не слушала Франнсена, а пыталась угадать, зачем ее сегодня пригласили на совещание в отдел убийств. Нужен психологический портрет Едина Балича? Изменилась концепция? У Мортенсена появились новые соображения? Или речь пойдет о другом убийстве и другом убийце. В конце концов, не один Татуировщик убивает в Копенгагене… С рабочих мыслей Рикке съехала на личные воспоминания и стала думать о матери. В присутствии Мортенсена так и подмывало думать о матери.

Ничего сентиментального в этих воспоминаниях не присутствовало – одна тоска, душевная боль. Когда-то была и физическая боль, в частые минуты гнева мать с великой охотой пускала в ход все, что попадалось ей под руку, а за неимением чего-то увлеченно действовала голыми руками. Пощечины у нее выходили хлесткими и оглушительно звучными. Закрываться и уворачиваться было нельзя. Попытки избежать наказания воспринимались как сопротивление и в результате мать еще сильнее выходила из себя. Лучше потерпеть, так гнев уляжется быстрее. Физическое насилие было неразрывно связано с духовным – сразу же после экзекуции полагалось долго унижаться, вымаливая у матери прощения. Можно было бы и не вымаливать, тем более что тяжесть наказания не соответствовала степени вины, а очень часто и вины никакой не было, просто мать пребывала не в лучшем расположении духа, вот и срывалась, но, не видя «раскаяния», мать могла разъяриться снова. И, соответственно, снова начать экзекуцию.

Мать умерла, когда Рикке было двадцать. За год до ее смерти ушел из дома старший брат Рикке Эмиль. Ушел после очередного скандала, наскоро собрав вещи и не сказав, куда он уходит не только матери (что было вполне естественно), но и Рикке. Правда от былой детской привязанности между братом и сестрой к тому времени не осталось и следа. Лет с четырнадцати они начали расходиться в разные стороны и, в итоге, разошлись окончательно. Брат пропал, как в воду канул. Сблизившись с Оле, Рикке попросила его поискать Эмиля через полицейскую базу данных, к которой у нее не было доступа. Оле поискал, но нужного человека среди жителей Дании по имени Эмиль и фамилии Хаардер не нашел. Дата рождения не совпадала и не было никакого сходства на фотографиях. «Наверное Эмиль перебрался в Швецию, а, может и в Англию, – решила Рикке, хорошо знавшая характер своего беспокойного братца, искренне верившего в то, что он – гениальный музыкант. Справедливости ради надо заметить, что на барабанах Эмиль отжигал довольно неплохо, но между неплохой игрой и гениальностью – целая пропасть.

– Я специально пригласил сюда госпожу Хаардер, чтобы проконсультироваться…

Услышав свою фамилию Рикке вздрогнула и перевела взгляд с девственно чистой страницы блокнота на Мортенсена.

– Считается, что серийным убийцам свойственно оставлять себе на память какие-то сувениры, напоминающие им об убийстве, – продолжал Морстен. – Это так, госпожа Хаардер?

Йоргенсен изобразил, как рассматривает что-то на свет. Не иначе, как вспомнил Декстера с его капельками крови на стекле. Рикке украдкой подмигнула ему. Йоргенсен нахмурился и раздул и без того толстые щеки. Весело поддразнивать тех, кто тотчас же реагирует. Вот невозмутимому Ханевольду Рикке никогда бы не стала подмигивать. Ему хоть подмигни, хоть обнаженную грудь покажи, хоть что другое – Фредерик даже бровью своей мохнатой не поведет. А Йоргенсен – как ребенок.

– Это не совсем так, то есть не каждому серийному убийце свойственно хранить трофеи, – начала Рикке. – Трофеи обычно хранят только серийные убийцы-гедонисты, то есть те, кто убивает ради наслаждения…

– А что – среди них есть и другие? – вслух удивился Йоргенсен.

– Есть. Серийного убийцу может побуждать к убийству некий руководящий им голос или же убийца может убивать, выполняя какую-то миссию. Типичный пример – убийство проституток ради очищения мира от скверны. Странно, что один из самых опытных сотрудников отдела убийств не знает элементарных вещей…

В словах «один из самых опытных сотрудников» так и звенел сарказм. Йоргенсен покраснел и запыхтел. Мортенсен слегка сдвинул брови на переносице – он не любил, когда кто-то со стороны критиковал или делал замечания его сотрудникам. Оле, не скрываясь, подмигнул Рикке – молодец, хорошо отбрила нашего бравого дурачка.

– В том случае, когда убийце нравится убивать, ему может захотеться оставить себе на память об убийстве какой-нибудь сувенир, чтобы рассматривая его впоследствии, или беря в руки, или нюхая или как-то еще взаимодействуя, освежать в памяти убийство и заново переживать сладостные для него моменты. Татуировщика, скорее всего, можно отнести к гедонистам, хотя бы по тому, что он насилует жертву перед тем, как ее убить. Кроме того, после убийства он производит с трупом ритуальную манипуляцию – наносит татуировку и оставляет тело там, где его легко найти. Девяносто девять и девять десятых за то, что Татуировщику нравится убивать.

– А одна десятая процента за то, что убивает один человек, а татуирует и подкладывает другой, – проворчал Ханевольд.

Такой версии Рикке еще не слышала, но всем остальным она явно была известна, потому что никто не оживился и не стал задавать вопросов. Убивает один, а татуирует и подкладывает другой? Братья? Один – убийца и насильник, а другой – эстет и шутник? Или, скажем, отец и сын? Папаша убивает девушек, а сын «украшает» их и выставляет на всеобщее обозрение? Навряд ли, хотя чего только не бывает…

– Скажите, госпожа Хаардер, а какие сувениры мог бы оставлять себе на память Татуировщик?

Рикке не имела ничего против обращения по имени, но Мортенсен неизменно называл ее госпожа Хаардер. Скорее всего, в его представлении, обращение по имени было знаком расположения. Так, например, Эккерсберга Ханевольда и Франнсена он называл по именам, а всех остальных своих сотрудников по должности и фамилиям – инспектор Йоргенсен, инспектор Рийс, инспектор Беринг. Криминалист Юхан Нансен стоял особняком, его Мортенсен называл «господином криминалистом». Явно не от большой любви, а, скорее, даже с оттенком иронического превосходства, но Нансена это нисколько не задевало. В управлении полиции Копенгагена пятидесятилетний Юхан Нансен считался образцом невозмутимости, воплощением спокойствия и эталоном флегматизма. «Мне б такие нервы, как у Нансена!» в сердцах восклицали сотрудники управления. Или: «Это только Нансен может вынести!». Остряки называли Нансена Бамсеном, ^[17] получалось не обидно, а как-то по-домашнему, тем более, что грузный и вечно лохматый Нансен чем-то напоминал медведя. Весельчак Аре Беринг частенько сетовал на то, что у Нансена добавок к двум сыновьям, нет дочери – ведь можно было только мечтать о такой спокойной жене. Нансен улыбался и советовал Аре жениться на надувной секс-кукле, уж спокойнее ее точно не найти.