Инферно Габриеля - Сильвейн Рейнард Страница 59

Габриель сидел, подтянув колени к груди, и стонал. Джулия быстро вымыла унитаз и села рядом с профессором. Оставлять его в запачканной одежде было нельзя. Значит, придется его… раздевать, чего Джулии никак не хотелось. Чего доброго, еще обвинит ее в сексуальных домогательствах. Сердитый пьяный профессор Эмерсон ничем не лучше сердитого трезвого профессора Эмерсона. Огнедышащий дракон, готовый испепелить каждого, кто посмел дернуть его за хвост.

— Габриель, у вас вся одежда запачкана. Понимаете? Вы как, останетесь в таком виде или… — Слово «переоденетесь» ей было не произнести.

Он замотал головой, показывая, что понял ее вопрос, после чего даже попытался снять галстук. Естественно, с закрытыми глазами ему этого не удалось. Джулия аккуратно сняла галстук и тут же простирала в раковине и положила на столешницу. Пусть Габриель потом сам решает его судьбу.

Пока она занималась стиркой, Габриель начал расстегивать пуговицы рубашки. Увы, и это занятие оказалось ему не под силу. Тогда он просто начал рвать ее на себе.

— Ну разве так можно? Позвольте мне, — вздыхая, как настоящая мамаша, сказала Джулия.

И опять ей пришлось встать на колени, чтобы расстегнуть пуговицы.

Габриель скинул рубашку и тут же принялся через голову стаскивать футболку. Действие это опять-таки требовало лучшей координации движений. Футболка обвилась вокруг профессорской головы наподобие тюрбана.

Зрелище было не столько печальным, сколько смешным. Джулия кусала губы, чтобы не расхохотаться, и очень жалела, что рядом нет мобильника. Из такой картинки получилась бы потрясающая экранная заставка. Или аватар на случай, если ее потянет в социальные сети. Джулия помогла ему снять тюрбан и… осталась сидеть на корточках, завороженная красотой мужского тела.

Если одетый профессор Эмерсон вполне бы мог рекламировать очки «Прада» и элитную мужскую одежду, то обнаженный профессор Эмерсон вполне мог бы красоваться на обложке какого-нибудь спортивного журнала. Он мог бы позировать художникам, служа образцом совершенного мужского тела. Длинные сильные руки, рельефные грудные мышцы. Одежда маскировала все это, делая его фигуру более поджарой. Сейчас Джулия убедилась, что он вовсе не поджарый.

Но еще сильнее, чем мужская телесная красота, ее поразила татуировка на его теле. Джулия помнила старую фотографию: Габриель и Скотт, обнаженные по пояс, стоят и по-мальчишески гордо улыбаются в объектив. Снимок был сделан еще до переезда Джулии в Селинсгроув. Она очень хорошо помнила эту фотографию и могла поклясться: никакой татуировки на теле обоих парней не было. Значит, Габриель разукрасил себе грудь позже.

Татуировка в виде средневекового крылатого дракона, сжимавшего в передних лапах кровоточащее сердце, занимала практически всю левую часть груди.

Джулия едва не вскрикнула. Она вообще не любила татуировки, но в этой было что-то мрачное, даже зловещее. Дракон был черно-зеленым, с шипами на хвосте и огромными распростертыми крыльями. Присмотревшись, она заметила прямо на вытатуированном сердце черные буквы: т a m i. Maia. Или m.a.i.a. Может, это акроним?

Если говорить об имени, то ни от Рейчел, ни от Кларков Джулия никогда не слышала ни о какой Майе. Впрочем, довод ли это? Так ли уж хорошо семья Кларк знала своего блудного сына? Но татуировка… Джулия до сих пор не могла поверить, что Габриель с его тягой к красоте и совершенству решился на такое. Татуировки — удел мужчин из иных социальных слоев, из иных сфер жизни. И Габриель был уже далеко не подросток, когда делал эту татуировку.

«Как можно носить галстук и беспокоиться о совершенстве галстучного узла, если у тебя под рубашкой — кровожадный дракон?»

Однако шокирующая татуировка не остановила Джулию от дальнейшего разглядывания тела профессора. Габриель сидел скрючившись, но даже в такой позе ей был виден его плоский мускулистый живот. И то, что находилось ниже живота, обтянутое черными трусами-боксерами.

«Вот она, заставка для моего компьютера. Как жаль, что мобильник остался в сумке».

Джулия покраснела и отвернулась. Ей стало стыдно. Она открыто пялилась на своего профессора, воспользовавшись тем, что он мертвецки пьян и прескверно себя чувствует. Джулии очень не хотелось, чтобы кто-то вот так же пялился на нее, воспользовавшись ее состоянием. Собрав испачканную одежду и полотенца, она понесла выразительно пахнущую кипу в помещение для стирки (естественно, в квартире Габриеля было и такое), засунула в полностью автоматизированный стиральный агрегат, насыпала порошка и запустила процесс стирки. Оттуда она пошла на кухню, чтобы принести Габриелю воды.

Пока она ходила, Габриель сумел забраться на свою гигантскую кровать, занимавшую середину спальни. Однако он не лежал, а сидел на покрывале, босой, все в тех же черных трусах, и пытался пригладить всклокоченные волосы.

Зрелище полуголого Габриеля было невероятно жарким и могло соперничать лишь с температурой на поверхности солнца. И все же Джулия старалась не смотреть на него. Она поставила воду на ночной столик. Что теперь? Она была заложницей стиральной машины, в которой сейчас крутилась ее одежда. Но даже если бы ее джинсы и кофта не пострадали, было уже слишком поздно, чтобы пешком возвращаться в «хоббитову нору». Придется ей ночевать в одной из гостевых комнат.

Джулия могла запретить себе смотреть на полуголого Габриеля. Но оказаться в его спальне и не взглянуть на фотографии… Возможно, это ее первый и единственный шанс увидеть снимки, которые, по словам Рейчел, многое бы ей объяснили.

Габриель имел явное пристрастие к черно-белым фотографиям. На трех стенках висело по два снимка в тяжелых черных рамах. Джулия уже знала, что все они эротические. Ее удивило, что на снимках были и мужчины. Все фото были сделаны так, что лица и гениталии либо не попадали в кадр, либо оставались в тени. И почему Рейчел называла снимки «грязными»? Чувственные — да. Композиционно построенные намного сложнее, чем заурядная порнография. Потом она сообразила: усложненность композиций и некоторая недосказанность возбуждали сильнее, чем натуралистические сцены совокуплений.

Один из снимков запечатлел пару, сидящую поперек скамейки. Они прижимались друг к другу. Руки мужчины скрывались в светлых волосах женщины. Джулия покраснела, думая о моменте, когда был сделан это снимок: до, во время или после их соития.

Рядом с этим висела фотография женской спины и двух мужских рук, одна из которых лежала на середине спины, а вторая покоилась на ягодицах. По правому бедру женщины тянулась арабская вязь. Опять татуировка, только надпись прочитать невозможно.

Снимки на противоположной стене были крупнее. Слева — женщина, лежащая на животе. Над нею темным ангелом нависла мужская фигура. Мужчина целовал ее в лопатку. Его левая рука застыла у нее на пояснице. Джулии вспомнилась скульптура Родена «Поцелуй ангела». Может, снимок был навеян этой скульптурой?

Соседний снимок ударил по ней изощренным и каким-то агрессивным эротизмом. Снова женщина, лежащая на животе и сфотографированная сбоку. Ни лица, ни ног женщины не было видно; только средняя часть туловища. Над нею нависла такая же часть мужского туловища. Рука мужчины упиралась женщине в бедро, а его бедра были плотно прижаты к ее ягодицам. Мужской зад, снятый в профиль, отличался несомненной привлекательностью, а пальцы, сжимавшие бедро партнерши, были длинными и изящными. Джулия мгновенно отвернулась, словно все это происходило не когда-то, а сейчас, у нее на глазах.