Вкус любви - Эмма Беккер Страница 55

Возможно, это мама захотела узнать, как у меня дела? Или дедушка беспокоился, хорошо ли работает газовая плита? А может, Зильберштейн думал обо мне в долгие часы дежурства?

Но нет. Это был Месье. Месье, говоривший своим неправдоподобно красивым голосом:

«Здравствуй!

Ты хотела рассказать мне о книге.

(Легкое колебание, едва заметное.)

И еще — немного о бассейне.

Целую тебя».

Я положила мобильный на стол с ощущением, что у меня больше нет сердца, ни в груди, ни где-либо еще. Однако стучало оно очень сильно. Я не слышала ни цикад, ни смеха моих друзей. Я уже ничего не понимала. Думаю, впервые испытала подобное состояние из-за него. Я никак не могла переварить тот факт, что моя попытка наконец сработала. Как ни странно, полагаю, именно потому, что этот метод оказался примитивнее других. Я ни о чем его не просила, просто хотела немного возбудить — и Месье заглотил крючок, леску и грузило.

Ошеломленная, я поднялась на террасу, откуда открывался вид на моих друзей, играющих в волейбол. Они все хохотали, словно безумные, но никто из них, я уверена, не трепетал так, как я. От этой глупой, бессмысленной радости девчонки, которой снова подарили надежду.

Сидя за столом в одиночестве, Флора скручивала себе косячок.

— Сообщение от Месье, — бросила я с оторопелой и восторженной улыбкой.

— Да ты что? — воскликнула она, чуть не проглотив фильтр, зажатый между губ. — И что он говорит?

— Вчера я ему звонила.

На секунду я замолчала, спрашивая себя, как объяснить девственнице, которой только стукнуло восемнадцать, что я звонила этому мужчине, разбившему мне сердце, для того, чтобы поговорить с ним о бассейне и моей киске, не выглядя при этом несчастной. Даже если Флора уже давно привыкла к рассказам о моих похождениях, все равно нужно иметь сексуальный опыт, владеть непристойным языком любви, тогда лишь можно понять: мой жалкий поступок не лишен шарма. Я предпочла изложить все вкратце и в более выгодном свете:

— Короче, дело было так. Я заговорила с ним о сексе, и даже если я не знаю, почему он отреагировал именно на это сообщение, в конечном счете это не так уж и неожиданно. Месье ведется на секс.

— В любом случае выжди немного, прежде чем ему отвечать, — бросила она, закуривая сигарету. Видимо, у меня на лбу было написано: обязательно отвечу.

Ведь речь шла о Месье, мужчине из черной тетради, которую я постепенно заполняла. Невозможно сознательно игнорировать проявление этого легендарного персонажа.

— Я не собираюсь ему отвечать, — возмутилась я и через два с половиной часа не выдержала, совершив очередную глупость на том самом месте, где все началось.

Я бросилась на улицу, когда все были на кухне, и в грохоте кастрюль никто не услышал моего томного голоса.

— Здравствуй. Я хотела рассказать тебе о книге. И еще — немного о бассейне. Позвони мне.

Через несколько минут я уже себя ненавидела. И, поскольку Месье, должно быть, каким-то шестым чувством понял, что я не уверена в своем ответе на сто процентов, он, разумеется, не позвонил.

Следующие несколько дней я провела, убаюкивая себя фантазиями, вновь с его участием, в которых господствовал неуловимый хирург, словно бог сладострастия, бросая вызов законам времени и пространства. Под его фантастическим покровительством я начала представлять себе сцены, никогда бы мне не понравившиеся до знакомства с ним. Образы этих извращений всплывали у меня перед глазами в любое время, и я встряхивала головой, как эпилептичка, чтобы не покраснеть, молча проклиная себя за подобные мысли. А Месье по-прежнему молчал. Ему было достаточно посеять в моем плодовитом воображении непристойные мечты, выпутываться же из этого мне приходилось в одиночку.

Но на сей раз все было не так ужасно: постепенно, по вечерам и утрам, моя голова начала освобождаться от него. Зильберштейн, Эдуард — более доступная добыча — заменяли его с лихвой. Я проводила со своими друзьями целые дни и ночи: мы собирались на террасе, играли в карты, выкуривали километры сигарет, слушая Майкла Джексона. Я исписывала целые страницы, подпитываясь атмосферой глубокой любви, царившей в этом доме, который каждый заполнял песком, сосновыми иголками и длинными волосами.

Я писала «Месье», не испытывая ни малейшей горечи от неизбежных воспоминаний. В некотором смысле, как врач. Я просто изучала человека, собирала анамнез этой истории, но ни разу не останавливалась, чтобы предаться страданиям. Лишь перечитывая строки, я иногда думала о Месье, проверяя силу слова в описании какой-нибудь сексуальной сцены. Но там, конечно, не было слова «Месье». У него было свое имя, и меня обдавало жаркой волной всякий раз, когда я его произносила. Я думала о том, сколько всего благородного и возвышенного таят в себе эти два поэтических слога. И сколько тревоги, возбуждения, непонимания они вызывают.

Я читала отрывки из «Месье» Флоре, когда мы на розово-белых матрасах безмятежно жарились под солнцем. Она захлопывала книгу и, осторожно намазывая свою маленькую грудь теплым кремом, говорила: «Почитай мне немножко».

Флора закуривала косячок, и я, испытывая легкую неловкость, читала ей свои последние страницы в благоговейной тишине. Мой голос звучал в сопровождении цикад, ветра и музыки. А Месье существовал только потому, что я захотела дать ему жизнь. Часто, привлеченный нашей спокойной парой, к нам приходил Антуан и усаживался рядом, обхватив руками колени, и мне даже не нужно было прерываться — я бросала короткий взгляд на мою обожаемую публику, и история продолжалась.

Могла ли я мечтать о лучшей аудитории? Никто ничего не комментировал. Заканчивая чтение, я просто закрывала свою тетрадь, распухшую от влажности, и разговор продолжался с того места, на котором мы остановились.

Да, я оставалась наедине со своими сомнениями и надеждами, однако теперь не только я знала о Месье. У них было свое мнение. Но никому, даже мне, не хотелось вникать, плохое оно или хорошее. Месье парил над нами тенью, придавая особую атмосферу нашим каникулам: я не только спала и курила или плескалась в бассейне. Я еще и творила. Я создавала историю о мужчине, которого знала близко, но для остальных обитателей дома он казался диковинным зверем, подтверждавшим свое существование лишь лаконичными сообщениями. Я давала им послушать свою голосовую почту — его низкий насмешливый голос заставлял их краснеть.

Боже, как же я их всех любила! Вечером, когда кровати и кресла в столовой заполнялись на полтора часа, пока шла наша любимая передача, я пробиралась на диван со своей тетрадью и строчила без устали, не обращая никакого внимания на шум, смех и дым от травки. Именно посреди этой непрекращающейся суматохи рождались мои самые красивые фразы, и, когда я их перечитывала на следующий день, мне даже нечего было поправить. Каждая запятая, каждая точка, как по волшебству, оказывались на своем месте. Страницы были заляпаны шоколадом, смолой огромной сосны, растущей над террасой, и тот или иной след возвращал меня к какому-нибудь конкретному моменту дней, о котором я наверняка уже забыла бы и который по-своему ускорил поиск нужного слова.