Медленнее, ниже, нежнее… - Татьяна 100 Рожева Страница 52

– Нет, зачем же. Я не поклонник экстрима. Здесь недалеко неплохой ресторан.

Сев за столик, я почувствовала, как устала и проголодалась. В ресторане было уютно и солонки на каждом столе.

Лицо Льва выразило удовлетворение.

– Уфф… У меня даже ноги гудят с непривычки. Давно столько не ходил. В Штатах на машине все время.

– А в России пешком?

– Здесь ездить некуда.

– Вы на пенсии?

– Мечтаю…

– О пледе и качалке?

– Ещё не знаю, но к работе я потерял интерес. Все захлестывает жлобство. Или мне это кажется?

– А жена?

– Что жена?

– Ходит вместе с вами?

– Их нет у меня. Мы развелись. Обычная история. Уехали в Америку, поняли, что в новых условиях легче выживать поодиночке и расстались. Она там замуж вышла за «нашего американца» из эмигрантов. А я вот мотаюсь туда-сюда. Там дела, здесь сын.

– Сын с вами?

– Да. Я ее убедил отказаться. С помощью аргументов и денежных средств, – хмыкнул он. – Без «хвоста» женщине легче выжить. У них общая дочка родилась. Такая вот история грустная и банальная. Не везет мне с женами. Всю жизнь мечтал о художнице. Так и не встретил… Первая жена была балерина, бредила сценой. Помните у Хармса: «горло бредит бритвою». Готовить не умею и не буду, ребенка не сейчас, служу искусству. Развелся. Нашел «фотографиню», почти художница, думал. А у нее в голове пиксели одни и доллары. Больше ничего. Не везет мне…

– А что бы вы делали с художницей?

– Не знаю. Покупал бы ей краски…

Он снял и положил на стол очки, потер намятую переносицу. Я поймала себя на том, что только сейчас рассматривала его. Его бордовый шарф как пароль «мы с тобой одной крови» для не встреченной художницы обнимал полную щетинистую шею. Крупные губы, мясистое лицо, скрытые ресницами и бровями темно-карие глаза без блеска, ничего не выражающие угли заросшего травой кострища. Он ел механически, без эмоций, словно еда была безвкусной.

– Вкусно? – проверила я предположение.

– Что?

– То, что вы едите.

– Вполне, – ответил он пресно. – А что?

– Нет. Ничего.

– Мы завтра встретимся? Вы свободны?

– Завтра вряд ли. Может быть, в выходной. Не знаю еще.

– В выходные я с сыном, – Лев вынул из внутреннего кармана пиджака фотографию. – Вот. Доказательство. Это мы на футболе.

Я взяла в руки фотографию. Серьезный «папа» в очках, с сыном, на трибуне стадиона. Тот же лихо закрученный бордовый шарф, карточка «ВИП» на животе, всклокоченная голова болельщика и рядом мальчик лет десяти. Картина «отец болельщик с мальчиком».

– Хороший ребенок, хороший папа, – вернула я фото.

– Это еще жена снимала…

– Это тот же шарф?

– Нет, другой. Тот жена дарила, а этот я сам купил.

– Точно такой же. Зачем?

– Не задумывался над этим.

Я занялась десертом. Работа по отделению клубничин от сливок и их обоих от толстого рыхлого бисквита требовала сосредоточенности. Этот кусок мокрого хлеба, обмазанный сливками и залепленный ломтиками клубники, и был, по словам официанта «чем-нибудь легким и нежирным». Вот оно жлобство, которое все захлестнуло, думала я, ковыряя кусок.

– Бывают женщины похожи на чуть привядшие цветы, но этим ты ещё дороже, – вдруг произнес Лев.

– Ну да. Осетрина не бывает второй свежести, а женщины бывают. Так я и не скрываю возраст. К чему эта ваша сентенция?

– Не моя, а поэта Светлова, я лишь хотел намекнуть на сегодняшнюю картину, возможно, сделал это неуклюже. А стихи хорошие… и цветы красивые… Вспомните Тарковского и не ведите себя как маркшейдер.

– Ладно. За незнание строчек поэта Светлова – стыдно, честное пионерское.

– Стыдно это хорошо. Мне нравится, когда женщине стыдно. Вы любите секс?

– А что? – оторвалась я от десерта.

– Ничего. Просто спрашиваю.

– Качественный люблю.

– Качественный это какой?

– Качество – понятие растяжимое. Можно долбиться три часа и останется ощущение, что недодали, а можно быстрей освободиться, и икать потом неделю от одного воспоминания.

– Научите?

– Не помню, чтобы объявляла набор на курсы. Может, с памятью что?

– Вы опять набрасываетесь?

– У вас женщины делятся на добрых дам и злых недам?

– Ну что вы право, просто я хотел выразить солидарность. Не люблю мудачек, берутся некоторые и не делают, как положено. А вы купите фаллоимитатор. Я подарю вам батарейки. Пусть эта музыка будет вечной, если я сменю батарейки….

Десертная ложка залипла в мокром хлебе от неожиданности предложения.

– Спасибо. Вы настоящий джентльмен, Лев. Вечная музыка в раю только. И батарейки для фаллоимитаторов у меня есть. Юмор у нас с вами слишком разный. В этом дело, а не в фаллоимитаторе.

– Это ведь опять не мое. «Наутилус-Помпилиус». Я опять неудачно сымпровизировал. Что-то у меня совсем настроения нет…

– С таким настроением лучше самому справляться, а не ждать, что кто-то исправит.

– Не дуйтесь… Просто вы «зрите в корень», а я вам стихи… а они в воздухе. Где мои крылья, которые нравились мне… Вы, наверное, статьи о семейных ценностях пишете?

– Почему вы так решили?

– Потому что о семейных ценностях пишут те, у кого их нет. Кругом тупость, не только в «семейных ценностях», не переживайте, вы не одиноки в своей безответственности…

– А не пойти ли вам с вашим назиданием, Лев?

– Это лозунг вашего журнала? – он улыбнулся и потер глаз, словно хотел очистить заросший травой уголек. – Это как вольноопределяющийся Марек издавал журнал про животных и придумывал новые виды…

– Интересно как бывает, – справилась я с раздражением, – словно живем в непересекающихся мирах. Я вас не понимаю, ни ваших намеков, ни аллюзий, ни юмора. Чудно…

– Это потому что в вас столько наносного, что вам не свойственно. Я не удивлюсь, если в душе вы «целка»

– И что же такое целка в душе?

– С вами не интересно, вы не откровенны. Простите, но в вас постоянная фальшь, когда вы говорите. Так, вроде баба нормальная… В широком смысле…

– Спасибо. Мне всю жизнь указывали на чудовищную прямолинейность и неумение фальшивить как главный недостаток, он же достоинство. И только вы разглядели чего-то новенькое. Забавно.

– Я же мужик, а не мудак.

– И часто вам приходится всем об этом напоминать?

– Вот язва…