Соблазнение Минотавра - Анаис Нин Страница 5

В глазах Лилианы стояли слезы. Так внезапно столкнуться не с новым, прекрасным, наркотическим местом, а с мужчиной, настойчиво пытающимся проникнуть в тайны человеческого лабиринта, из которого она бежала! Эта настойчивость ей не понравилась. Нужно уважать желание ближнего не иметь прошлого! Но куда мучительнее было его убеждение в том, что наша жизнь — всего лишь череда репетиций, повторяющихся до тех пор, пока не закончится эксперимент и задача не будет решена, понята, отброшена…

— Вы не успокоитесь до тех пор, пока не отыщете в незнакомом знакомое. Будете слоняться, как все эти туристы, в поисках запахов, напоминающих вам о доме, мечтать не о текиле, а о кока-коле, не о папайе, а об овсянке. А потом наркотик перестанет действовать. Вы обнаружите, что, не считая некоторых отличий в цвете кожи, обычаях и языке, вы вновь связаны с людьми точно того же типа, что и раньше, ибо все исходит из вас, вы сама плетете эту сеть.

Люди вокруг танцевали, подчиняясь ритму, и были похожи на льнущие друг к другу и покачивающиеся водоросли. Разноцветные юбки пышно развевались, а белые костюмы мужчин смотрелись как строгое обрамление цветочных узоров, созданных женскими платьями, прическами, украшениями и лаком на ногтях. Ветер старался увлечь их прочь от оркестра, но они оставались как бы привязанными к нему, наподобие японских воздушных змеев, и двигались, управляемые звуками.

Лилиана заказала еще порцию выпивки. Но, выпив, поняла, что одна из капель ясновидения доктора все-таки попала в ее бокал, ибо кое-что из сказанного уже подтвердилось. Первый же друг, которым она обзавелась в Голконде, отдав ему предпочтение перед инженером и хозяином ночного клуба, очень напоминал, по крайней мере по своей роли, одного ее знакомого, которого она прозвала Детектором лжи. Несколько месяцев этот человек жил в компании художников, без малейших усилий выуживая из них пространные исповеди и исподволь меняя ход их жизни.

Чтобы не поддаться вызову доктора, она решила воспользоваться его же оружием:

— Но ведь и вы тоже что-то репетируете — сейчас, со мной? Тоже оставили кого-то в прошлом?

— Моя жена ненавидит это место, — прямо ответил доктор. — И очень редко сюда приезжает. Большую часть времени проводит в Мехико под тем предлогом, что детям надо ходить в школу. Она ревнует меня к пациентам, говорит, что они только притворяются больными. И в этом она права. Туристы за границей невероятно всего боятся, и больше всего — незнакомого. Они просят меня убедить их в том, что отрава непривычного — чужая пища, экзотические запахи, укус неизвестного насекомого — не смертельна. Они зовут меня по малейшему поводу, часто просто из страха. Но так ли прост их страх? Местные пациенты тоже отчаянно нуждаются во мне… Я построил жене прекрасный дом, но так и не сумел ее здесь удержать. А я люблю это место, люблю этот народ. Все, что я создал, находится здесь. Больница — дело моих рук. Если я уеду, торговцы наркотиками совсем обнаглеют. До сих пор я хоть как-то держал их под контролем.

Расспросы доктора больше не возмущали Лилиану. Конечно же он страдал, и именно это позволяло ему быть чутким к чужим невзгодам.

— Очень болезненный конфликт, — сказала она. — И разрешить его нелегко.

Она хотела сказать больше, но ее прервал босоногий мальчишка-посыльный, который срочно прибежал за доктором.

Лилиана и доктор сидели в каноэ ручной работы. Под давлением человеческой руки на рукоять ножа в выдолбленном изнутри бревне остались неравномерные впадины, которые улавливали свет, как створки морской раковины. Солнечные блики на верхнем краю впадин и тени на их дне придавали поверхности каноэ пуантилистский вид: словно множество пятен сошло с импрессионистской картины и двигалось по зыбкой водной ряби в окружении меняющихся оттенков.

Рыбак легко направлял каноэ по водам лагуны, окраска которой переходила от темной сепии краснозема на дне лагуны и серебристо-серого, венчавшего торжество красок кустарника над цветом земли, к золотому, заливавшему все вокруг, когда солнце покоряло все остальные краски, вплоть до пурпурного цвета в тени.

Рыбак греб одной рукой. Второй руки он лишился, когда был еще совсем юным, семнадцатилетним, и только-только начал использовать для рыбной ловли динамит.

Когда-то каноэ было окрашено в цвет подсиненного белья, но этот цвет постепенно исчез и превратился в грязно-синий цвет древних фресок майя, тот самый синий цвет, создать который способно только время, но не человек.

Деревья по берегам лагуны выставляли свои обнаженные, похожие на сваи корни, замысловатый лабиринт серебряных корней. Внизу они расплывались под водой, а над водой переплетались и, отбрасывая тени, так плотно нависали над носом каноэ, что Лилиана с трудом могла представить, как они раздвинутся и позволят им проплыть.

Изумрудные побеги и ветви торчали из осиных гнезд, вьющихся стеблей и лиан. Ветви над головой Лилианы выстраивались в металлические зеленые параболы, складывались в эмалевые подвески, а проплывавшие под ветвями каноэ и ее собственное тело демонстрировали чудеса ловкости, плавно пробираясь сквозь корни и густые заросли.

Лодка, покачивая водяные растения и украшенные длинными султанами травы, плыла в отражении облаков. Отсутствие видимой земли вызывало у Лилианы ощущение, будто лес растет на плаву, как иллюзорный зеленый архипелаг.

Белоснежные аисты и розовые, словно раковины, фламинго медитировали, стоя на одной ноге, как настоящие йоги животного мира.

Изредка ее взгляд падал на одинокие жилища, эфемерные хижины из пальмовых листьев, водруженные в воду на зыбких сваях, и на каноэ, привязанные к игрушечного размера причалам. Перед каждой хижиной, поглядывая на проплывающих мимо Лилиану и доктора, стояла какая-нибудь улыбающаяся женщина и несколько голых ребятишек. На фоне непроницаемого задника листвы они смотрелись так, словно лес позволил им, вместе с бабочками, стрекозами, жуками и попугаями, занять только эту крохотную опушку. Выставленные напоказ гигантские корни деревьев, между которыми стояли дети, напоминали пальцы ног Гулливера.

Как-то, когда каноэ подплыло к берегу, Лилиана заметила на полоске илистого берега следы крокодила, приползавшего сюда утолить жажду. Чешуйчатая кожа игуан в точности совпадала по цвету с пепельными корнями и стволами деревьев, так что она замечала их только тогда, когда они начинали двигаться. Если игуаны не двигались, они лежали неподвижно, как камни на солнце, словно и впрямь окаменели.

Каноэ мягко раздвигало ленивый водяной латук, орхидеи, магнолии и гигантские клеверообразные листья.

Путешествие по воде — прямая противоположность тому навязчивому сну, от которого Лилиана пыталась освободиться, сну о лодке, то большой, то маленькой, но неизменно застревающей в каком-нибудь безводном месте: среди улиц, в джунглях, в пустыне. Когда ей снилась большая лодка, это обязательно были городские улицы, ее борта доходили до верхних этажей домов. Лилиана сидела в ней и понимала, что лодка никуда не поплывет, если не столкнуть ее с места, и тогда она спускалась вниз и принималась толкать лодку в надежде, что та сдвинется с места и в конце концов достигнет воды. Толкая лодку по улицам, она прилагала неимоверные усилия, но без толку. По булыжнику и асфальту лодка почти не двигалась, и Лилиана понимала, что никакое напряжение сил не поможет ей достичь моря. Если лодка была маленькой, толкать было чуть легче, но все равно она не могла добраться ни до озера, ни до реки, ни до моря, где лодка подняла бы наконец парус и поплыла. Однажды ей приснилось, что лодка зажата между скалами, в другой раз она увязла в илистом берегу.