Медленнее, ниже, нежнее… - Татьяна 100 Рожева Страница 49

– Бобровую шубу у вас шили?

– Да, да, да! – обрадовалась женщина. – Идет ему, правда?

– Да, очень.

– Это североамериканский бобр, очень редкий. Специально для Анатолия Михайловича заказывали. Мы наших постоянных клиентов очень любим! Вы взгляните на образцы!

Она раскрыла каталог, где с каждой картонной страницы свешивался лоскут меха, бывший некогда редким зверем. В другом каталоге полуголые загорелые женщины демонстрировали шубы – наброшенные на плечи, спадающие к ногам, распахивающиеся при движении к красивой жизни. Они и не догадываются, что такое «дубак», – с завистью подумала я.

– Вы можете подобрать модель и оплатить только пятнадцать процентов, мы мерочки сразу снимем, и, когда вам будет удобно, подъедете на примерочку и денежку довезете, – обрабатывала меня Татьяна Ательеговна.

– У меня что-то глаза защипало. Я, пожалуй, выйду на воздух…

– Конечно, конечно! Это часто бывает. Мы же тут сами стрижем мех и красим, у многих такая реакция. Это аллергия небольшая у вас. Ничего страшного!

Я вышла на пустынную улицу с грустными желтыми домами. Черный внедорожник, два убитых жигуленка и курящий под вывеской «Меховое ателье» водитель. Больше никого.

– Это надолго? – спросила я водителя.

– Часа на два, – равнодушно ответил он.

– А здесь есть, что посмотреть?

– Неа.

– Что, совсем? Город-то старый. Может, церковь? Или особняк?

– Церковь есть, но далеко пешком.

– А рядом?

– Рынок только у автобусной станции. Там палатки есть какие-то.

– Это где?

– Через две улицы направо. Можно дворами пройти. Спросите там рынок, все покажут.

– Через два часа вернуться?

– Лучше раньше. Он не любит ждать.

Рынок представлял собой рядок укутанных бабок, торгующих на перевернутых ящиках всем подряд – семечками в газетных кульках, шерстяными носками, кривыми солеными огурцами «без химии рОстила», поздними грибами «на супец и на жарешку». Больше половины ящиков уже пустовало. Ветер шевелил обрывки газет на залатанной асфальтовой площади с околевшим ржавым флагом расписания автобусов. Я, в сапогах и пальто, отличалась от местного телогреечного населения как загорелые девушки в спадающих с плеч шубах от работниц мехового ателье. Или как черный внедорожник от жигуленка цвета грязной морской волны. Грязно-белого уже не было, когда я вернулась.

– Почему ты ушла? – недовольно спросил в машине зацелованный до бровей Анатолий Михайлович. – Моя женщина должна быть со мной!

– Может, я не ваша женщина?

Водитель скосил на меня удивленный взгляд и снова уткнулся в дорогу. Мы выехали из городка на шоссе. Караул стылого леса по обеим сторонам дороги держал голые стволы ружей строго вертикально.

– Останови здесь! – приказал водителю хозяин возле палатки с мирной надписью «Хлеб».

Из палатки выбежала женщина в белом халате поверх куртки и принялась кланяться и что-то быстро говорить. Я приоткрыла стекло машины, «…я уж и спрашивала о вас… другого такого нет человека… аж сердце зашлося как увидела… дай вам бог здоровья… молюсь на вас, спаситель вы мой…. заходите почаще, всегда рады….» – донеслось до меня. Она бегом вернулась в палатку и стала что-то выгружать в пакет Анатолию Михайловичу. С полным пакетом он вернулся в машину, сел, подобрав полы шубы.

– Выпечка хорошая здесь. Молодец, баба. Сама печет, сама продает, не халтурит.

– За что она вас благодарила?

– Ааа… Да, ерунда. Дело прошлое. С бандитами местными договорился и ментами, чтобы не трогали ее. Она честно работает, и так еле концы с концами сводит.

Встречали нас по уже знакомому сценарию: огромный черный Малыш басил «вау», розовела Аннушка, сутулился завхоз Витя, скрывая радость за скупым рукопожатием. На этот раз обошлось без мытья ног. В гостиной журчали фонтаны, зеленела зелень, сверкали люстры и светильники в одном витиеватом стиле, кованые перила лестницы заплетали ступени спиралью, отражаясь в зеркалах.

– Красиво у вас тут, – похвалила я. – Со вкусом таким сделано и с любовью, видно.

– Это все по моему проекту. Сам рисовал, материалы выбирал, заказывал сам. И не так дорого. Есть намного дороже проекты. Но можно быть богатым и жить убого, можно наставить мрамора, золота, плакать будет хотеться в этом помещении.

– Согласна.

– Сядь поближе. Что ты так далеко от меня забралась.

Я села на подлокотник дивана, где, уместив живот между ляжками, развалился Анатолий Михайлович. Он потянулся ко мне, запустил руки под джемпер, нашел грудь, помял. Потом потыкал пальцем между ног, где по его убеждению под джинсами располагался клитор, нажал несколько раз, как на кнопку, посмотрел на меня.

– Ты не хочешь меня?

– Честно? Нет.

– Спасибо хоть честно, – оскорбленно произнес он и встал.

Он походил по гостиной, сунул руку в фонтан, проверил давление и температуру струи, резко повернулся в мою сторону:

– Шейка скоро у тебя морщинистой станет. Она уже начала. Пока ты выглядишь ничего, а шейка-то всегда возраст выдает. И фигурка пока в норме, но сколько ты еще пропрыгаешь? Ну, года три-четыре от силы, а потом все, жопа жидкая, сиськи как уши у спаниеля. И никому не нужна. Будешь предлагать себя, а желающих не найдется!

– Почему как у спаниеля? Есть и другие вислоухие животные.

– Я тебя не удовлетворяю? А ты подбери себе фаллоимитатор, я оплачу.

– Анатолий Михайлович, а почему вы со мной в таком тоне разговариваете?

– Да потому что я здесь бог! Если ты так и не поняла. И второго такого предложения у тебя никогда не будет! Ни-ко-гда! Ни на какой Кипр ты, конечно, не едешь. Мы или спим и пишем или не спим и не пишем!

– Можно меня в Москву отправить?

– Хоть сейчас.

– Будьте любезны. И спасибо за гостеприимство.

– На здоровье.

Он стал подниматься по лестнице, тяжело опираясь о перила толстыми пальцами в золотых печатках.

В зеркалах появилась Аннушка с таким лицом, какое бывает лишь в двух случаях – когда сбываются мечты и когда успевают добежать до туалета.

– Танечка, вам помочь собрать вещи? – елейно пропело лицо.

– Помогите раскидать, – пошутила я.

В следующие выходные мы с Мариной снова пила чай на ее маленькой кухне. Об Анатолии Михайловиче не говорили, пока Марина не спросила:

– Ты ездила к Пихалычу-то?

– Ездила.

– А что молчишь, не рассказываешь? Обидел он тебя?

– Нет. Сказал честно – или спим и пишем или не спим и не пишем.