Подчинение  - Тальяна Орлова Страница 39

Люблю Куприна. Он умеет вызывать к своим женщинам нежность. Нежность – не мое чувство, но гениальный писатель способен схватить за шкирку так, что не вырвешься, и заставить почувствовать даже то, что тебе чуждо. Лена не любит Куприна, называет его пафосным и при этом смешно морщится. Очень хорошо, что она не может видеть себя со стороны: надо быть очень сдержанным человеком, чтобы перенести это зрелище – когда она морщится.

Я опускаю руку вниз, довольно грубо беру за волосы и вынуждаю откинуть голову. Возбуждение уже зашкаливает – не только у нее. Нижний не всегда понимает, сколько самоконтроля требуется от верхнего. Да ему и не обязательно знать всё. Лена отстраняется, выпуская член изо рта и смотрит в ожидании нового приказа. Глаза – как два болота, в которые сколько страсти не погружай, все найдет свой отголосок. Она одним взглядом снизу могла бы доводить любого мужчину до нервного срыва. Куприн бы совсем свихнулся. Но нежность – это не мое чувство. И пафос Лена не любит. Зато я могу соображать четче, когда ее язык подальше от разгоряченной головки.

– Встань. Упрись руками в подлокотник, раздвинь ноги и жди.

Она повинуется сразу. Лена умеет ждать, но не любит. Она источает тоску. Я люблю, когда она ждет. В животе сжимается от каждого ее судорожного вдоха. Если заставить ждать ее слишком долго, то потом достаточно притронуться рукой – и она теряется в ощущениях. Особенно заметно, когда ее глаза завязаны, тогда к тоске подключается паника. Но я не спешу этим злоупотреблять. Некоторые подарки надо использовать редко, чтобы они продолжали работать. Моя лучшая награда – это ее абсолютная реакция на мое прикосновение. Будто сама она без этого прикосновения не протянула бы и секунды.

Она голая, и до сих пор этого немного смущается. Ей нравится, когда я тоже раздет. Но она все еще не привыкла к моему телу – я не дал ей такой возможности. Сегодня я тоже одет. Это подчеркивает ее уязвимость. Ей нравится быть уязвимой. Мне нравится, когда она уязвима. Худые бедра, белая кожа. Она знает, что я стою и разглядываю ее – она научилась наслаждаться уже только моим взглядом. Странно, что она так долго этот же самый взгляд не замечала. А может, и осознанно игнорировала. Когда она только пришла на собеседование, я посмотрел на нее именно таким же взглядом. С тех пор изменилось многое, но мои глаза видят по-прежнему то же самое. Хотя и в другой позе. Усмехнулся тихо. Эта поза мне, определенно, больше по душе.

На ее шее тонкий черный чокер. Лена не любит ошейники. Я люблю ошейники. На сессиях я всегда использую тяжелый, кожаный, который оставляет небольшой розовый след на шее – еще несколько минут напоминания о себе после того, как игра закончена. Мне бы понравилось, если бы она вообще его не снимала. Но Лена стесняется показывать свою принадлежность мне так открыто. Однако чокер этот не снимает – думает, это не такое очевидное признание. Не понимает, что выдает себя далеко не этой вещицей, а совсем другим. Она тянется ко мне так откровенно, что только слепой бы не заметил. Внимательный бы сразу понял, что эта тяга далеко за рамками обычной страсти. Она – суть подчинения. И Лена знает, почему никогда не снимает чокер. Я это знаю.

Думаю, что роли определились с самого начала. К тому и пришли. Могли пойти другим путем, но все равно неизбежно оказались бы в этой же точке. Я не верю в любовь с первого взгляда. Я вообще терпеть не могу громких слов. Думаю, она от меня тоже сладких признаний не ждет. Ей же лучше, потому что их не будет. Даже если бы я захотел, то что сказал бы? «Ты вызываешь во мне мучительную нежность, но она совсем не такая, как у Куприна. Я хочу, чтобы твой мир закрылся на одном мне». Но это прозвучало бы слишком эгоистично, слишком по-собственнически. Я и есть эгоист и собственник, поэтому знаю, что некоторые вещи нельзя произносить вслух.

– Ноги шире. Прогнись в пояснице, – шлепнул по ягодице, подгоняя. – Шире!

Я не люблю крик. Лена любит крик. Она в этом даже самой себе не признается, но именно на повышение голоса реагирует острее, чем на физическое принуждение. Сейчас я меняю тон только затем, чтобы она изнывала. Но она не попросит, не потребует – знает, что мною манипулировать нельзя. И еще она знает, что после такой истомы оргазм будет ярче.

Сжимаю член у основания – ему не нужна дополнительная стимуляция. Достаточно одного вида перед глазами, чтобы возбудиться. Медленно подхожу и ввожу во влагалище только головку. Сейчас она застонет. Возможно, даже начнет подаваться на меня. Несдержанная. На этом этапе уже всегда несдержанная.

– Я разрешал менять позу?

– Простите… господин.

Обхватываю ладонями бедра, сжимаю сильно и резко ввожу член до конца, замираю. Она шумно дышит. Но у меня самого ощущения концентрируются в одной точке. Если продолжу тянуть, то начну мучить уже самого себя, а это не предел моих желаний. Поэтому увеличиваю темп, пока не начинаю вбиваться со всей силы, ее вскрики перемешиваются со стонами. Чувствую, как внизу подтягиваются мышцы, сжимаются судорожно – я на пределе. Или это она сжимается перед своим пределом? В таком ритме, в такой бесконечной близости разобрать невозможно.