Подчинение  - Тальяна Орлова Страница 32

Как не было утреннего минета, так ничего не произошло и до ужина – это настораживало. В самом деле он хочет сначала поговорить о чем-то важном?

Начало ужина протекало в молчании. И к лучшему – я была голодна. Но потом он все же сказал – и совсем не то, что я могла бы предположить:

– Не хочешь сходить в клуб? Тот самый. Насильно не потащу – мне там слезы и заламывания рук на глазах у зрителей не нужны, поэтому спрашиваю мнения.

– Тогда не пойду. Что мне там делать? – я действительно была удивлена.

– Возможно, просто из интереса.

Мне было немного любопытно – как и что там происходит, но эта идея возникла слишком внезапно, я об этом раньше и не думала. Я чувствовала, что сейчас свободна говорить откровенно, он именно поэтому и спрашивает. Поэтому улыбнулась – лучше продолжать в дружеском тоне:

– И ошейник наденете? Не-е, я пас.

– Можно обойтись, – он улыбнулся в ответ. – Только от меня не отходи, чтобы другие не ошиблись. Они могут посчитать, что ты кого-то ищешь. Или тебя интересуют такие предложения?

Ну да, очень смешно! Всю жизнь мечтала, чтобы мною заинтересовался бородатый байкер, обтянутый в кожу и с плетью в руке. Или как там у них это происходит? Все-таки немного интересно…

– Я знаю, что вы делаете, господин. Потому и отказываюсь. Вы хотите, чтобы я стала ближе к Теме, чтобы посмотрела на других – тех, кто счастлив в таких отношениях. Это должно изменить само восприятие. Нельзя всерьез ненавидеть что-то, если начинаешь это понимать – даже если применительно к другим, а не к себе.

Теперь он поставил локти на стол, сложил пальцы в замок, но не мог спрятать широкой улыбки.

– И зачем мне это надо – менять твое восприятие?

– Могу только предполагать. Например, хотите после нашей сделки предложить мне… продолжить. Только уже с моим согласием. И чтобы подготовить меня к этому согласию, я должна быть в курсе деталей и не такой предвзятой.

Настроение почему-то портилось. На этот раз он не затыкал мне рот, внимательно вслушивался в каждое слово, но настроение почему-то неумолимо портилось.

– Допустим. Так я правильно все рассчитал?

– Нет. Потому что я не хочу быть в курсе, понимаете? Не хочу! Такие отношения не по мне, я даже к мысли этой привыкать не собираюсь.

– А откуда такая уверенность, что это не для тебя?

Кажется, у него настроение тоже пропадало. Голос мой теперь звучал чуть резче, но увереннее:

– Потому что не может один человек принадлежать другому! Не может подчиняться и при этом испытывать удовольствие! Это… извращение.

Я все-таки произнесла это слово вслух. Но сейчас почему-то не боялась его реакции – ведь он продолжал слушать.

– То есть ты никакого удовольствия от подчинения не получаешь? Лена, я правильно понял?

Он впервые назвал меня так! И оттого в груди больно сжалось. Не офисным «Елена», не покровительственным «моя девочка»… Этот разговор на самом деле принципиально отличался от всех предыдущих.

– Вы сейчас специально подменяете понятия! Я получала удовольствие – даже спорить не стану, но не от боли или унижения, а от механической стимуляции! Вы ведь сами говорили, что при правильном подходе оргазм – вообще не вопрос!

– Не кричи, – сам при этом тона не повысил. – А мне кажется, что ты сама себя обманываешь. Тебя одними приказами разогнать можно, без всякой стимуляции. А от прямого давления у тебя крышу сносит. Я лишь в самом начале думал, что ошибся – никакой ты не сабмиссив. Но очень скоро понял: ошибки нет. Только перед принятием себя такой стоит бетонная стена.

Я рот открыла, но с ответом не нашлась. В чем-то, в какой-то самой ничтожной мелочи, он был прав, но не во всем! Тем временем, поймав меня на растерянности, Максим Александрович добивал:

– Я совершенно уверен, что в тебе это есть. Вот понимаешь, на сто процентов уверен. Потому что не каждая на твоем месте так быстро начала бы получать удовольствие. А ты получала. Даже когда я был очень груб с тобой. Ты из-за страха или смущения этого не замечала или не хотела замечать. Но давай, Лен, начистоту – сейчас ты не выглядишь жертвой сексуального насилия. И не чувствуешь себя ею.

Я заставила себя мыслить и говорить спокойнее:

– Ладно. Предположим, что так и есть. Что-то во мне реагирует на грубость. Но вы своими действиями только загнали это еще глубже. Вы сразу могли поступать иначе!

Он откинулся на спинку, даже взгляд был напряженным, но не голос:

– Мог бы. И знаешь, как развивались бы события в этом случае? Ты, слишком зажатая, слишком закомплексованная, не была готова вообще ни к чему. Если бы я каждый раз учитывал твое мнение, то в первую неделю мы бы целовались, во вторую – перешли к легкому петтингу, в последний день ты – так уж и быть – позволила бы мне тебя трахнуть в миссионерской позе. Нет, тебя надо было выбивать сразу из зоны комфорта. И знаешь, ты очень быстро приспособилась.

– То есть вы все делали правильно? Вообще никаких сомнений в этом?! Вы были жестоки! В самом начале! А приспособилась я именно потому, что после самого начала все уже не казалось таким страшным!

– Был. Потому что не относился к тебе, как к возможной нижней. Но почти сразу понял, что это реально.

Я качала головой:

– Вы одного никак не хотите понять. Эти роли, эта зависимость одного человека от другого – она нечестная!

– Роли разные. Связь одна. И она всегда двусторонняя. Я зависим от твоих реакций не меньше, чем ты от моих приказов. А в каком-то смысле даже больше.

Да у него на все есть готовый ответ! Я злилась все сильнее – одновременно с заканчивающимися аргументами. Остался только один. Я вывалила его, как козырь:

– Я была в безвыходной ситуации. Да, вы меня купили… или не так – я вам продалась. Поэтому никаких претензий не имею – это честная сделка, и обо всем вы предупредили заранее. Но чтобы продолжать… да как вам вообще такое в голову пришло?

Он встал, и только в резкости его движения я ощутила настоящую сдерживаемую ярость. Ушел и вернулся через минуту. Бросил лист с печатями на стол.

– Безвыходная ситуация? Серьезно? Три комнаты, семьдесят два квадрата! Знаешь, что могут сделать родители, чтобы спасти сына? Гораздо больше, чем просто разменять жилье! Намного, намного больше! А если у них нет квартиры в семьдесят два квадрата, то они бегут в полицию или собираются всей семьей и уматывают в другой город! В самую последнюю очередь в таких ситуациях люди пойдут делать то, что им отчаянно претит! Ты просто нашла себе моральную гавань – ведь когда заставляют, то ты, вроде как, и не при чем. Только не говори, что все это не приходило тебе в голову – я никогда не считал тебя дурой.

Я тоже встала – просто не выдержала. Руки дрожали от бессилия. Но он не прав, не прав, не прав! И кажется, Максим Александрович дошел до той стадии, когда уже жалеть меня не мог: