Её несносный студент - Виктория Победа Страница 27

Егор

Дать Александровне пару дней на то, чтобы принять факт неизбежности моего постоянного присутствия в ее жизни, пожалуй, было самым идиотским моим решением за все прожитые на этом свете восемнадцать лет. Потому что ни хрена я, оказывается, не джентльмен и совести у меня все-таки нет. Три дня, три долбанных дня я на стену лез, и ни хрена это не прикольно играть в хорошего мальчика.

И что в результате мы имеем на сегодняшний день? Я с голой жопой, без собственного жилья, потому что дебил и не озаботился столь серьезным вопросом, моя гордость, не позволившая мне даже за вещами заскочить, одна ночь в машине, опять же потому что дебил и смотрим пункт первый, охреневший в прямом смысле от моего воскресного вида дед, к которому я, хоть и позвонил предварительно, но все же завалился незваным тюленем в квартиру.

Спустя пять минут охреневал уже я, потому что дед мой все же с сюрпризом и в прошлый раз мой внутренний Шерлок был прав: у деда появилась женщина. Таким идиотом я себя еще не чувствовал, ведь своим появлением явно нарушил планы деда, но он тоже хорош, мог меня и послать по телефону.

В общем миленькую до нельзя женщину, явно моложе моего деда лет так на пятнадцать, я точно поставил в неловкое положение, выводы столь неутешительные я сделал из ее спешных сборов и отчаливания из квартиры.

Дальше мы имеем бездомного меня, временно приютившего меня деда, не упускающего момента подколоть и побурчать, три дня без Ксюши и два прогула, потому что ни черта бы я не смог держаться от нее в стороне и обязательно зажал бы в какой-нибудь аудитории.

— Егор, ну где ты опять витаешь?

И еще один пункт — благотворительные, ядрена вошь, вечер. И на кой хрен я только согласился? Вот с самого начала же понимал, что плохая это идея, очень плохая. Настолько, что вот уже почти час я стою и стараюсь дышать, потому что чертова удавка на моей шее, завязанная в хрен знает какой моднячий узел, по словам маман, опять же, явно сдавливает сонную артерию. Точно сдавливает, иначе почему меня клонит в сон?

— Егор, — щелчок тонкими пальцами перед глазами, привлекает внимание.

Выныриваю из собственных мыслей, вспоминая, что вроде как поддерживал диалог.

— Да, Аль, извини, что ты говорила?

— Я говорю, что ты какой-то странный.

Алина надувает ярко накрашенные губы, ресницами хлопает, даже сопит обиженно.

И угораздило же меня вообще согласиться сюда прийти. Но отказать маман все равно, что стать на пути у бронепоезда. Столько интересного о себе услышишь, что записывать можно, вдруг чего интересного пропустишь. В общем я оказался слишком слаб и позорно пал в словесном бою с этой несносной женщиной, дай Бог ей здоровья, но как только отец с ней столько лет прожил. Мать я, конечно, люблю, но у отца все же железная выдержка, кремень, а не мужик. Другой бы уже крышей поехал за столько лет, а этот ничего — держится.

— Чего это я странный? — усмехаюсь.

Альку я сто дет не видел. Если быть точнее, ровно два года, с тех самых пор, как она в столицу нашей необъятной свинтила. Островская вообще не в восторге от нашего города была, при первой же возможности свалила в какой-то охрененно крутой и не менее охрененно дорогой лицей, и в родном городе не появлялась совсем. Так что присутствие Альки в нашем «Мухосранске», как она любила его величать, меня сильно так удивило.

А потом разозлило.

Я же не тупой и не слепой, и прекрасно вижу, как папаня мой, чтоб ему подавиться, в своей голове светлой, планы выстраивает. И я бы понял, если бы идея маман принадлежала, но нет, тут только папаша исхитрился.

Благотворитель херов, в сводники заделался. С Островским наверняка планы уже совместные на будущее строят, родственные связи, так сказать, налаживают. Вон какой счастливый стоит, и не скажешь, что только вчера из больницы выписался и в животе три дырки.

Никогда не думал, даже предположить не мог, что папаша мой до подобных махинаций опустится. Знал черт, наверняка знал, что с Алькой мы были весьма близки в определенной плоскости.

— Ты явно меня не слушаешь, только лыбишься глупо, я между прочим и обидеться могу, найду себе более заинтересованного собеседника, Волков.

— Это, конечно, будет огромной потерей, Аль, как я это переживу, не знаю даже, — усмехаюсь, нависая над Островской.

Была стервой, такой и осталась. По глазам вижу, что отношение ей мое пренебрежительное явно не по вкусу, не привыкла девочка-получаю все что хочу, к такому отношению. Ее это и раньше бесило, но тогда мы типа даже встречались. В ее, конечно, представлении.

— Твоему отцу это не понравится, Волчонок.

— Тогда тем более не стоит тебя отпускать, да?

По-хорошему послать бы ее, но мне банально скучно, а она вроде как и за шута сойдет. Заняться все равно нечем, физиономией я своей перед кем надо отсветил, перед прессой помелькал, даже для фото попозировал, а вести светские беседы я не способен, не потому что тупой, а потому что неинтересно.

Алька — единственное толковое развлечение. Можно, правда, напиться, но маман не оценит моего порыва.

— Ты не меняешься, Волков.

— Зато ты изменилась, сиськи увеличила?

— Ты охренел? Они свои!

— Ой ладно тебе, Островская, а то я не помню, какие у тебя свои. Еще скажи, капусты объелась, и они выросли.

— Хамло ты, Волков. Вот чего ты такой злой? — она зачем-то меня трогает, а потом расплывается в какой-то хитрой улыбке и глазками стреляет. — Может уйдем?

— Уйдем?

— Ну да, все равно никто не заметит, — пожимает плечами, словно невзначай.