Падение Хана - Ульяна Соболева Страница 26

Она молчала, и он молчал. Трогал ее влагалище, ощупывал его, растирал, погружал в нее опять смоченный ее же слюной палец и смотрел, как он исчезает внутри, крепко зажатый мышцами. Бл*дь, какая же она узкая, тесная, крошечная. Его член болел и ныл, дергался и разрывался от возбуждения. Поднял голову и увидел отрешенный взгляд, направленный в одну точку. Внутри что-то дернулось и затопило черной яростью.

Нет, ей не нравилось. Ничего не нравилось из того, что он делал. Чертовая дрянь. Брезгует им. С самого первого дня брезгует. Ну и на хер все. Резко толкнул ее вперед, опрокинул на спину, развел ноги в стороны и с ревом вонзил в нее свой закаменевший и готовый разорваться адскими струями член. Дернулся несколько раз и бурно кончил, мотая головой из стороны в сторону. Потом какое-то время смотрел на ее лицо, накрытое от мощных толчков вспенившейся и растрепанной белой прозрачной вуалью. Кукла… красивая, безжизненная, идеальная. Хочется одновременно и сломать, и играться. Второе перевешивает первое.

– Завтра с семьей своей познакомлю. И поедем в путешествие. Ты же хотела путешествовать с тем недоноском?

– Мне все равно.

Отвернулась, смотрит в никуда.

– А мне нет. Будем веселиться.

– Мне не весело.

– Какая мне разница, каково тебе.

Слез с нее, застегнул ширинку, поправил штаны и снова сел за стол, жадно вгрызся в мясо, наблюдая, как девчонка слезла со стола, поправила платье и пошла в сторону двери.

– Сядь. Я не хочу есть один.

Так же молча вернулась и села за стол. Сидела, пока он не доел. Бледная, истонченная, дрожащая. Ему вдруг показалось, что она как будто вся просвечивает и сжатая какая-то. Напряженная до предела. Неужели, и правда, настолько больно? Он же ее не драл, как обычно дерет своих любовниц. Давал к себе привыкнуть. И аналом с ней не занимался. Пожалел, можно сказать.

– Что? Так сильно болит?

– Какая вам разница?

Так же глядя в одну точку.

– Никакой. Я буду брать тебя, даже если болит. Начни привыкать или подстраиваться.

– Как?

– Как-нибудь.

– Вы меня теперь никогда не отпустите?

Снова ее «шарманка» про отпустить. Отчего-то это тоже ужасно бесило. Можно подумать, ей будет лучше в ее вонючей квартирке с тараканами, старой теткой и дырами в карманах. Да, он все о ней узнал. Это труда не составило. Информации на полстраницы. Ничего интересного. Но проверить стоило перед тем, как назвать своей женой. Хотя по документам за него вышла замуж совсем другая женщина, правда, с ее фотографией со студенческого билета.

– Никогда. Ты ведь моя жена, Ангаахай. Теперь только смерть тебя от меня освободит.

Тонкие пальцы сжали вилку, и он усмехнулся. Она его ненавидит и скорее предпочла бы смерть. И это даже было бы интересно, если бы не было настолько безразлично. Скучно. Ненависть ему прискучила, страх прискучил, все насточертело. Ей тоже нечем его удивить. Только своим телом и красотой, которая пока что не надоедает. И… слезами. Но и они уже начинают слишком горчить.

– Зачем вам это надо?

– Меньше знаешь – дольше живешь. Выучи наизусть.

Вытер рот салфеткой, положил на стол.

– Пошли спать. Я устал.

Увидел ужас на ее лице и зло засмеялся.

– Да, я буду тебя трахать еще и еще. Утром, днем и вечером. Скоро привыкнешь. А не привыкнешь – значит, не повезло. Придется терпеть.

Отодвинул стул и направился к двери. Он не видел, как девчонка медленно встала со стула и наклонилась, чтобы поднять с пола клочок бумаги, который он обронил.

Развернула его и застыла с широко распахнутыми глазами – на белом тетрадном листе была нарисована семья: мужчина, женщина и девочка. На первый взгляд совершенно обычный и нормальный рисунок. Но если присмотреться, то по коже расползаются ледяные мурашки. У девочки нет ног и лица. А женщина без головы. Вместо нее из шеи торчит стебель с цветком. Возле девочки мужчина… Огромный, страшный. Держит девочку за руку. Чем-то похож на Хана. И рядом большая черная кошка.

***

Не было никакой свадьбы. Нас просто расписали. Какой-то мужчина в темном костюме молчаливый, с непроницаемым выражением лица. Не было никаких «вы согласны?» или «поцелуйте невесту». Хан молча поставил подпись, потом дернул меня под руку и наклонил над столом.

– Подписывай.

– Не... могу.

– Я сказал, подписывай! Жить хочешь?

– Нет! – и посмотрела ему в глаза. На секунду они стали черного цвета, как деготь. Без зрачков.

– Думаю, у тебя есть те, кого бы ты не хотела похоронить уже сегодня.

Я тут же представила любимое и родное лицо мамы Светы и ни на секунду не усомнилась в том, что этот зверь не задумываясь лишит ее жизни. Он бы лишил ее и меня. Только я оказалась ему нужна. Зачем? Известно одному дьяволу и Хану, которого наверняка боится сам ангел смерти.

Пробежалась взглядом по бумаге и дернулась, когда увидела имя, под которым мне надо было поставить подпись – Вера Сергеевна Игнатьева.

– Это не мое...

– Твое! – оборвал, не дав договорить, и сжал руку так, что у меня потемнело перед глазами. – Молча поставила подпись. Без комментариев!

Я поставила свою подпись и послала ему про себя проклятия. Страшные. Черные. Во мне было столько ненависти, сколько никогда и ни к кому раньше. Я не представляла, что вообще способна на такие ужасные эмоции.

– Ты будешь в очереди под номером бесконечность.

Наверное, я все же сказала это вслух. Судя по выражению лица моего новоиспеченного мужа-палача. Но даже не испугалась. Мне было лишь жаль маму Свету. Я больше никогда не вернусь к ней и не увижу ее. А она... вряд ли она сможет пережить разлуку со мной. Хан дал мужчине деньги, и тот протянул ему свидетельство. Мне почему-то показалось, что это свидетельство о моей смерти.

Дальше мы молча ехали обратно в дом Хана. Для меня это был не дом, а тюрьма. Жуткое место, где меня ждала только боль, насилие и тоска. Вряд ли этот страшный человек будет долго моим мужем. Здесь нет любви. Здесь вообще ничего нет. Только безразличная звериная похоть. Но ради нее не женятся. Ему есть с кем ее удовлетворять. Я ему нужна. И скорее всего, ненадолго. Мне даже страшно представить, насколько мучительной будет моя смерть, когда Хан решит избавиться от меня. Если только я не умру под ним от очередного болезненного проникновения. Как только я думала о его члене во мне, то тут же начинала дрожать от панического ужаса и от ожидания страданий. Как я могла раньше представлять, что секс — это прекрасно. Как могла вообще думать, что женщина может получить от этого удовольствие. Это мука. Это жуткая и самая ужасная пытка.

Когда мы вернулись домой, не было цветов, не было гостей и поздравлений. Такая же черная мрачность и тишина с тиканьем настенных часов. Только на столе букеты бордовых роз и праздничная сервировка. Когда Хан приказал мне раздеться, я ощутила, как сердце замерло и сковырнулось страхом, неприязнью и ожиданием адской боли.