Ослепленные Тьмой - Ульяна Соболева Страница 26

Мой волк жалобно завыл и услышал такой же тоскливый вой ее волчицы…

Жалел ли я? Скорее нет, чем да. Я предвидел, что рано или поздно наши пути разойдутся, и оставлял за Дали право на выбор, какой дорогой пойти. Одно жгло сердце — она меня больше не знала. Она ослепла в своей ярости и потере. Она видела меня тем, кем я на самом деле не являлся.

* * *

Сайяр вернулся ближе к ночи. Вернулся с каким-то свертком через плечо. Сверток вертелся, дергался и мычал. Тот бросил его на пол, придавил ногой и стянул мешок. Я отшатнулся, увидев мелкое существо. Горбатое, с кривыми ногами и сморщенным лицом старика.

— Ты кто? — спросил и ткнул в него пальцем. — Говори, или поджарю на вертеле, как кролика.

— Ммммм… ммммм…

Показал на свой рот и развел руками.

— Ты сказал, что он говорит и что-то шепчет Маагару.

Сайяр схватил карлика за шкирку, опрокинул на спину и лезвием ножа заставил того открыть пасть. Как я и думал, у карлика отсутствовал язык.

— Саанан тебя раздери.

Пнул старика и толкнул ногой табурет. Допросить не выйдет. Как и неизвестно — имеет ли этот мешок с ногами какую-то ценность для своего хозяина.

Сайяр быстро что-то написал на бумаге и протянул ее мне.

— Утром можно отправить гонца с его пальцем.

И кивнул на карлика.

— Для начала отстриги ему бороду. Если не поможет, отрежем и пальцы, и руки, и ноги. Свяжи его, пусть сидит до утра.

* * *

Мне впервые за долгое время снилась она. Раньше не приходила, как не звал проклятую, как не манил, как не думал о ней, чтоб извести свой мозг и увидеть хотя бы во сне, но не шла.

Увидел ее сквозь туман. Как будто по реке ко мне идет. Голая, цепями обвешена, руки тонкие тянет и шепчет.

— Проснись… Рейн… проснись… проснись.

Как проснуться, если к ней всем телом, всем мясом и костями. Я слышу, как их корежит. Видеть хочу ближе, руки ее хочу в свои взять и в лицо просмотреть. Увидеть, что оно настоящее.

— Проснись… спаси его… спаси… сейчас.

— Кого спасти? Кого, девочка-смерть? О ком просишь?

— Его… в груди болит, сердце стынет… спасиииии… родного… маленького… спасиии…

Я руки к ней протянул, хотел поймать ее запястья тонкие, а она растворилась в дымке, и я заорал от бессилия, от ярости, от ненависти. Глаза резко открыл и заледенел от ужаса.

Карлик над детским ложем стоит, сгорбленный, руки скрюченные протянул, наклонился над Роном… в темноте глаза белесые сверкают, и мне бормотание слышно.

— Во имя Иллина… калсамбадере… дерекасамба… далмо сунгуре…

Бормочет безъязыкое нечто на древнем языке, неизвестном мне ранее. И я вижу, как тельце Рона выгнулось. И за пальцами карлика что-то белесое изо рта малыша тянется.

Убить карлика — значило потерять возможность встретиться с Маагаром.

"Спаси маленького…"

Меч свистнул в воздухе, и голова Мафы покатилась по земле. Рон выгнулся и замер в неестественной позе.

— Ммммммм…

Сайяр вскочил с ножом в руке. Смотрел то на меня, то на ребенка, то на труп карлика. От мертвой головы в разные стороны черная паутина расползалась, пока глаза не погасли.

— Сивар найди и сюда веди. Чтоб пацана спасла.

Сам наклонился и срезал у мертвеца бороду.

— Гонца ко мне. Пусть Маагару дар отвезет и встречу назначит.

Сайяр на меня посмотрел, а я на него.

— Разве я должен обещать вернуть Мафу живым?

И мы оба усмехнулись.

* * *

Он изменился с нашей последней встречи. Я помнил трусливого, большеглазого юнца на помолвке Одейи. Тогда я был меидом, и меня еще не волновала семья Ода Первого. Тем более его трусливые сыновья. Потом я видел его в лесу, когда заманил меня в ловушку. Те оба раза передо мной был подленький папенькин сынок, желающий выслужиться, угодить отцу.

Но умный и коварный ублюдок, заставивший меня встать на колени ценой жизни своей сестры. Как выставил меня, словно зверька в клетке на показ проклятым лассарам. Как будто изловил своей силой и могуществом, а на самом деле просто трусливо заманил в ловушку.

— Я поймал тварь, — эхом прокатился по площади голос Маагара. — Теперь наш народ будет спать спокойно. Завтра его повесят и оставят гнить на виселице, чтоб прах никогда не был предан ни земле, ни воде и не нашел покоя ни в мире живых, ни в мире мертвых. На него будет наложено проклятие Храма вплоть до десятого колена, если у монстра имелись родственники. А после мы вернемся и освободим Нахадас.

— Дааааа, — вторили ему воины, взбодренные обещанным праздником и казнью того, кого они все смертельно боялись. Меня толкали копьями сзади, заставляя идти быстрее мимо рокочущей толпы. Но я не доставил им удовольствия и спину не прогнул, шел размеренным шагом, и стража виснет на моей цепи, силясь заставить меня идти быстрее. Смотрю по сторонам, и кто-то от ужаса глаза закрывает, а матери детей отворачивают.

— Жуткий, как сама смерть. Спрячьте его рожу.

Взгляд на ниаду и словно увидел то, что хотел увидеть. Как будто боль в ее взгляде. Боль за меня… боль, на которую я обрек себя из-за нее. Боль от моего унижения. Только я себя униженным не чувствовал. Меня не взяли силой, меня не превзошли стратегией. Я сам сдался. Ради любимой женщины.

— Урод. Какой же он страшный. Не смотри на нас, валласарское чудовище.

— Он смеется. О, Иллин. Это жутко.

И я, и правда, смеюсь, захожусь саананским хохотом. Который запускает мурашки ужаса по их лассарской коже. Толпа стихает и пятится назад. Им страшно… И я точно знаю, они меня не пощадят. Никто из них. Страх порождает еще больше ненависти, чем зависть. От него нет спасения. И хочется уничтожить то, что пугает. Страх хаотичен и неуправляем. В страхе предают даже детей своих и родителей. Нет ничего ужаснее человеческого страха.

И не Маагар тогда управлял этим страхом, а я. Но многое изменилось.

А теперь передо мной появился уверенный в себе, бесноватый, зарвавшийся гаденыш. Нет, не менее трусливый, чем раньше, но с большей властью и возможностями в окольцованных перстнями руках.

Маагар ждал меня в лесу, на нейтральной территории. Нас отделял друг от друга ручей, по обе стороны которого стояли мои и его люди. В случае стычки мы все умрем на месте.

— Сколько наглости и самоуверенности в тебе, грязный валласар, от которого воняет мертвой псиной, осмелиться на встречу со мной. Великим велиаром континентов.

Усмехнулся и расшаркался перед ним в реверансах.

— Ровно столько, сколько их может быть у грязного валласара, мой дас.

Он не понял, лесть ли это или я его уколол, поэтому выпрямился в седле и задрал подбородок.