Запретный плод - Сьюзен Джонсон Страница 25

— Не делай со мной этого, — тихо сказал герцог. — Я не понимаю, о чем ты, — раздраженно бросила Дейзи.

— Я не мог заснуть прошлой ночью, — сказал он.

— Вот и прекрасно.

Теперь ты знаешь, каково это, хотелось ей добавить. — Ничего прекрасного в этом нет. — Его рука до сих пор держала ее. — Я приезжал к Аделаиде. — А я спала, — быстро ответила она. — В самом деле? — еле слышно произнес он. — Да. Нет… немного… Нисколько. Ни одной минуты. Ты удовлетворен?! — ее голос был тихим, а темные глаза наполнились слезами.

Он притянул ее к себе, обнял и поднял на руки, не обращая внимания ни на ее репутацию, ни на свою, ни на репутацию своего шурина Шарля. У всех на виду он спустился с ней вниз по ступенькам, поднес к ожидающей карете и усадил внутрь. Коротко бросив слуге: «Кольсек», герцог запрыгнул внутрь, захлопнул дверь и затемнил окна.

— Мне безразлично, если ты будешь кричать, — произнес он низким рычащим голосом, нарочито грубо поднимая ее шелковые юбки и отбрасывая их в сторону. — Мне безразлично, и карета не остановится, а когда мы приедем в Кольсек, ты будешь моя, вся моя… без остатка.

— Ты можешь иметь любую женщину, какую захочешь, — горячо парировала она, пытаясь освободиться от его рук и тяжести тела, прижимавшей ее к вельветовой обивке дивана.

— Мне не нужна любая женщина, — пробормотал он сиплым голосом, дотрагиваясь пальцами до ее груди. — Я хочу тебя.

— Ну и надолго, черт бы тебя побрал? — прокричала Дейзи, изо всех сил отталкивая его и гадая в момент краткого просветления, что думает слуга о происходящем внутри экипажа, судя по возне и гневным крикам, раздающимся в солнечном утреннем воздухе.

— Навсегда, черт тебя подери! — заорал в ответ герцог, схватив ее за руки, пока она не расцарапала его лицо.

И вдруг она стихла.

— Я не верю тебе.

Отпустив запястья, он взял ее лицо в свои ладони, но не нежно, а грубо, так что она ощущала силу его рук и напряженность его тела.

— Я сам себе не верю, — хрипло произнес он, — но это правда, и не знаю, черт подери, что я со всем этим буду делать…

— Завтра, через неделю… я не знаю, что буду делать, просто не знаю, — медленно произнес он немного погодя. Его зеленые глаза вспыхнули и засверкали, и он самоуверенно и бескомпромиссно улыбнулся. — Но сейчас… что я буду делать сейчас, я знаю!

— Ты не можешь… Я не позволю тебе, — у Дейзи срывался голос, напряженные руки упирались в его грудь, румянец окрасил ее щеки.

— Не смогу? Ты не хочешь? — от его улыбки повеяло холодом. — С другой стороны, пока хоть один из нас находится в менее возбужденном состоянии… Может, твои слова напоминают мне о кодексе джентльменского поведения?

— Однако… — шепот Дейзи был полон презрения. Герцог, напротив, внешне был спокоен, в то время как руки его грубо гладили ее, и он не выпускал ее из объятий, хотя голос его был мягок.

— Какого черта! — она снова попыталась оттолкнуть его, хотя все ее чувства были против. Как можно презирать это высокомерие, «жеребячий» стиль жизни и вместе с тем страстно желать его? — Ты, конечно, привык всегда иметь все, что захочешь, — протестующе выкрикнула она, — но феодальные времена миновали!

Не совсем так, подумал герцог, вспоминая многочисленные инциденты в своих поместьях, когда крестьянеотцы приходили со своими молодыми дочерьми и предлагали их ему в качестве подарка. Но он не считал, что сейчас подходящее время для дискуссий с Дейзи по вопросу о «минувших феодальных временах».

— Тебя успокоит, если я скажу, что влюблен до безумия?!

Он был просто взбешен, но не так, как Дейзи. Может, потому, что она была свободна, а он нет.

— Ты не имеешь представления о том, что такое любовь, — сказала Дейзи, отчаянно, с обидой отталкивая его руки.

Может быть, это и было правдой. Понимая справедливость этого едкого замечания, он опустил руки и молча глядел на нее, проклиная ее очарование и свою постыдную страсть.

— Прости меня, — сказал наконец он и отодвинулся, а затем пересел на сидение напротив.

Они оба тяжело дышали, их сердца стучали в унисон стуку колес кареты.

— Я не одна из твоих шавок.

Она говорила, как это делают все женщины в гневе, смешивая в одну кучу все подряд. Ее волосы растрепались, тяжелые черные локоны, как шелк, струились по плечам, одежда тоже была в полном беспорядке, помятая и скрученная юбка задралась чуть ли не до бедер. Зрелище, надо сказать, было великолепным. Золотистое тело Дейзи было безупречно, и, рассматривая ее, Этьен думал о том, что все же есть некоторые нюансы, отличающие порядочную женщину от девки. Но вслух он произнес:

— Очень жаль! — И, закинув ногу на ногу, ссутулился и помрачнел, словно черная меланхолия присела рядом с ним на сидение.

— Отвези меня обратно, — произнесла Дейзи ледяным тоном, не терпящим возражения.

Родовая спесь, подумал он. Как она похожа на своего брата! Но гордость в роду герцога, слава Богу, пестовали в течение тысячи лет, тут он мог дать ей фору. Высокомерно приподняв бровь, как это делали представители пятидесяти поколений де Веков, он сухо ответил:

— Нет. — И с самодовольным видом, удобно развалился на диване покачивающегося экипажа, куда дневной свет едва проникал сквозь затененные окна. Их взгляды встретились в старом, как мир, извечном вызове. Мужчина и женщина. Желание против желания. Страсть против страсти.

— Мой отец убьет тебя… или мои братья, — вкрадчивым голосом произнесла Дейзи.

— Твой брат уже однажды угрожал мне.

— Изза Импресс, — она руками схватилась за сидение, чтобы удержать равновесие. — У тебя ведь будет еще не одна женщина после меня, Этьен. Ты это знаешь, и я это знаю, поэтому я предпочла бы поменьше эмоций и побольше здравого смысла. Прикажи кучеру развернуться и доставить меня обратно к Аделаиде. — Дейзи попыталась опустить вниз свою шелковую юбку, но так, чтобы не потерять равновесия в этом трясущемся экипаже. — И попроси его ехать помедленнее, — добавила она тоном гувернантки, делающей замечание ученику. — Он перевернется гденибудь.

Герцог не ответил. Он слегка наклонился вперед и снова отбросил ее юбку наверх, открыв ее ноги.

— Не стоит прикидываться ханжой, Дейзи. Твои ноги, — он сделал небольшую паузу, его зеленые глаза скользнули вверх по ее бедрам, — очень красивы… — Он остановил себя, прежде чем чуть не добавил: «И принадлежат только мне». Но ведь она не верила в феодальные отношения, даже он сам осознавал, каким анахронизмом было чувство собственника.

— Этьен… — ее темные глаза сузились. — Я — не все. — Она не стала оправлять одежду, контролируя себя. Неважно, одетая или раздетая она сидит напротив него. Решение было принято. — Ты переигрываешь.

— Я вообще не играю.

— Сейчас 1891 год, Этьен. Я независима, богата, образованна, и моя семья очень влиятельна. Не валяй дурака.