Желание и наслаждение. Эротические мемуары заключенного - Луис Алберту Мендес Страница 23

Я стоял у входа в пятый корпус, где предстояло дать еще один урок. Охранник там был воплощением произвола – из тех, кому военная диктатура при исполнении служебных обязанностей позволила считать себя полубогом. Я чувствовал усталость. Поэтому шапку ломать пред ним не стал. Смирением я вообще никогда не отличался. Показал ему пропуск, необходимый для проведения занятий. Тот и бровью не повел. Я рассердился. А ему только того и надо было. Он разорвал пропуск и бросил мне в лицо.

Не сдержавшись, я высказал всё, что о нем думаю, забыв, что я заключенный. Тот испугался и отворил ворота. Но я отправился прямо к начальнику охраны. Мне нужна была защита. Ведь охранник мог поквитаться со мной. Я рассказал об инциденте. Пропуск ведь был подписан начальником тюрьмы, а охранник взял да разорвал его. Прав у заключенных немного, но я всегда стремился за них бороться. Успокоившись, я вышел.

Урок прошел нормально. Назывался он «Лицо Бразилии». Смешение рас, приведшее к появлению новой, бразильской расы. Так хотел Дарси Рибейру – великий антрополог и историк.

Класс в пятом корпусе отличался от остальных. Заключенные из этого корпуса не могли или не должны были общаться с заключенными из других корпусов. Кого там только не было! Насильники, проштрафившиеся или нажившие себе врагов в других корпусах. На седьмом этаже содержались заключенные, чья жизнь подвергалась опасности. Они жили под замком и выходили только под конвоем. Им, конечно, не позавидуешь. Никому туда не хотелось. Даже там, кто сам пал жертвой насилия со стороны сильнейших, терроризовавших заключенных, и тем, кто оказывался на волоске от гибели. Содержание в пятом корпусе означало потерю авторитета, несмываемое пятно. Некоторых туда помещало само тюремное начальство.

Такого не было во всей тюрьме. Тюрьма – это целый город. Почти восемь тысяч заключенных. В этом корпусе многие были вооружены. Бороться с этим было бесполезно. Полторы тысячи заключенных из этого корпуса легко могли отразить любую атаку. Для многих это был последний редут.

Пятый этаж кишел гомосексуалистами. Предубеждение против них было огромным. В девятом корпусе, где располагался следственный изолятор, педерастия не допускалась. Там гомосексуалисты обитать не могли. Кого за этим заставали, того жестоко избивали и изгоняли из корпуса. Мотивы? Застарелое предубеждение и преувеличенное представление о мужественности, не допускавшее даже мысли об однополой связи.

Все это, конечно же, лицемерие. Гомосексуалисты жили в четвертом корпусе, и проституция была для них средством к существованию. Большая часть клиентов приходила из других корпусов, где такие дела сурово преследовались.

Публика у меня в классе собралась самая разношерстная. Насильники, евангелисты-фундаменталисты, пассивные гомосексуалисты, мошенники, беглецы из других корпусов. Тем не менее, это был один из лучших классов во всей тюрьме. Публика дисциплинированная, заинтересованная, регулярно посещавшая занятия.

После урока меня вызвал начальник охраны, который решил поговорить со мной в присутствии оскорбившего меня охранника. Это была своего рода очная ставка. Не хотелось бы обижать этого несчастного, но зачем он разорвал мой пропуск? Меня посадили в «клетку» – огороженное пространство рядом с кабинетом начальника. Туда помещали наказанных до выяснения обстоятельств. Я попросил, чтобы кто-нибудь доложил в воспитательный отдел, в каком положении я оказался.

Я стал ожидать последствий. Вряд ли они будут тяжелыми. Оправдание у меня было. И тут я услыхал шум у входных дверей. Охранники пинками и дубинками подгоняли заключенного. На нем была новая роба, голова обрита. Я догадался, что его только что арестовали. Но так жестоко избивали арестованных редко. Случалось, конечно, что охранники били заключенных. Но не каждый день и не при всем честном народе. Они знали, что если об этом прознают другие заключенные, возможен бунт. Поэтому особой враждебности к арестованным они не проявляли, опасаясь, что в случае бунта их возьмут в заложники. Этот как раз был бы тот случай, когда жертвы и палачи поменялись бы ролями. И тогда туго им пришлось бы.

Охранник орал: «Насильник!». Арестованный действительно производил впечатление патологического насильника. И вдруг я вспомнил: его показывали по телевизору пару дней назад. Ужас! Он изнасиловал пятилетнего мальчика, а потом засунул ему в задний проход черенок швабры, и мальчик умер. Дрожь пробрала меня всего, когда я об этом услышал. Это же чудовищно!

«А если бы это был мой сын», – подумал я… Но это было не так, а я, в конце концов, не палач.

Парня посадили в клетку. Со мной сидел еще один ожидавший своей участи. Его должны были препроводить во второй корпус, где ему предстоял разговор с судьей. Он был молод, сильно нервничал и проявлял нетерпение.

Насильник рухнул на пол. Он тоже был молод. Его сильно избили, и он испуганно глядел на нас, ожидая, что мы ему тоже добавим. Я, разумеется, не мог и не стал бить лежачего. Тот, кто сидел вместе со мной – тоже: ему нужно было сосредоточиться перед беседой с «черной мантией».

За начильником пришли охранники и несколько заключенных. Подозвали его к двери. Не успел он выйти, как его снова начали избивать. С окровавленным лицом он забился в угол клетки. Все пришедшие принялись осыпать его бранью, выказывая глубочайшее отвращение. Даже те, которые сами отбывали срок за изнасилование, лопались от ярости.

Я не раз видел в полицейских участках, как издеваются над насильниками. Их избивали, как бешеных собак, и скоблили старыми бритвами. Заставляли натягивать женские трусы и щеголять в таком виде при всех. Как только они прибывали в тюрьму, их самих насиловали, да так, что они оставались чуть живыми. Во время следствия их пытали – били о стену, избивали дубинками, загоняли палку от швабры в задний проход. Им все время давали наряды – стирать белье. Многие превращались из активных в пассивных гомосексуалистов. Некоторые не выдерживали, и от страха, что их прикончат, сходили с ума или заболевали медвежьей болезнью. И действительно, кое-кого варварски убивали. Другие умирали, не выдержав пыток.

Никогда не доводилось мне видеть ни одного осужденного по статьям 213-я или 214-я Уголовного кодекса – изнасилование (по отношению к женщине) и изнасилование в извращенной форме, – который не вынес бы нестерпимых мучений в тюрьме. Некоторые ударились в пламенную религиозность. Ясно, в каком аду пребывали они еще до вынесения приговора! Ныне гуманности больше. Власти предписывают строить отдельные тюрьмы специально для осужденных по этим статьям.

Так вот, этот несчастный отправился прямо в пятый корпус – единственный, который мог бы принять его. Хотя начальство наверняка знало, какому риску он подвергается. Насильнику грозили ножами. Позвали нас. Хотели дать оружие, чтобы мы пустили кровь этому субъекту. Нет. Никогда ни на кого я не нападу, тем более на незнакомого человека, который лично мне не причинил зла. От тех, кто наделил меня этим правом, я и сам немало пострадал. Чтобы защитить кого бы то ни было, я тоже ножа в руки не возьму. Пусть они сами за себя постоят – вмешиваться не стану.

Число заключенных возросло, и разговоры превратились в крики, гам и угрозы. Охрана перепугалась. Я смотрел на всё это, не зная, чем это кончится. Зачем этот парень, изнасиловав мальчика, посадил его, можно сказать, на кол и замучил до смерти? Что заставило его пойти на такое?