Неистовый - Л. Дж. Шэн Страница 22

Я всегда чувствовала себя обманутой им.

И это не имело отношения к тому, что Дин хотел переспать со мной. Я и сама была королевой одноразовых, краткосрочных отношений. А что еще оставалось, если я знала, что не могу иметь нечто большее? Поэтому, как и он, старалась не заводить их вообще.

Все упиралось в то, что он встречался с моей сестрой и стал моей первой любовью. А эти два факта никогда не должны были оказаться связаны. Черт, да и их даже не следовало совмещать в одно предложение.

Но это не делало их менее правдивыми.

Моя преданность сестре, работавшей на двух работах, чтобы содержать нас, когда я вырвалась из удушающей хватки родителей и переехала в Нью-Йорк, была сильнее, чем потребность напитаться теплом его тела. Да даже если бы он не встречался с Милли, я придерживалась строгой политики «Никаких отношений». И только такому парню, как Дин, удалось украсть мое сердце. На самом деле я не уверена, что он мне его вернул.

Крошечная, нестареющая экономка открыла мне двери особняка Вишеса и Милли, а затем провела внутрь. Я умылась в одной из многочисленных ванных комнат первого этажа и попыталась приободрить себя: «У тебя все хорошо. Ты взрослая. И самостоятельная. Не позволяй им нянчиться с тобой».

После чего вышла в фойе виллы в итальянском стиле, которую сестра со своим будущим мужем купили совсем недавно.

Я шагала по коридорам с золотистыми стенами, через закругленные арки, под величественными люстрами с подвесками, мимо жилых комнат для прислуги – кажется, Милли и Вишес оказались достаточно любезны, чтобы позволить своей прислуге жить под одной крышей с ними, чего не удостаивались мои родители, пока работали на Спенсеров, – прежде чем, наконец, добралась до гостиной.

Я обвела взглядом бесконечное пространство, впиваясь холодными пальцами в спинку шелковистого дивана в викторианском стиле. Мне повезло добраться сюда незамеченной лишь потому, что вилла могла посоревноваться размерами с Лувром.

Мы с сестрой родились и жили скромно, научившись находить радость в нематериальных вещах. Но даже я признавала, что жизнь в таком месте приносила неприкрытую, непрошеную радость. Это место казалось воздушным, красивым и романтичным.

Как и сама Эмилия.

Я медленно наклонила голову в сторону, стараясь запомнить обстановку. Еще несколько месяцев назад Милли и Вишес делили с моими родителями роскошный дуплекс в Лос-Анджелесе. А когда сестра с будущим мужем решили поселиться у гавани в пригороде Тодос-Сантоса и купили эту виллу, родители захотели жить поближе к старшей дочери и заняли комнату здесь. Хотя это сложно назвать «комната». В их распоряжении собственные гостиная, ванная комната и даже кухня. Так что вряд ли они будут часто пересекаться.

А мне нравилось жить в Нью-Йорке. С его грязью, бурлящей канализацией и в окружении незнакомых лиц. И нравилась моя независимость – я нуждалась в ней, как в воздухе, потому что прекрасно знала, какой удушающей бывала жизнь с родителями, – но, что скрывать, ощущала сейчас себя так, словно мне воткнули черный кинжал в сердце.

– Вот ты где! – прокричала сестра, и я тут же развернулась к ней на каблуках.

Прислонившись к подголовнику дивана, я широко улыбнулась ей.

Милли выглядела по-другому. В хорошем смысле.

Она слегка поправилась, исчезли мешки под глазами, а ее розово-фиолетовые волосы стали гладкими и сияющими от корней до самых кончиков. На ней было белое платье А-силуэта с красными вишнями, которое в сочетании с синими босоножками с тонкими ремешками смотрелось бы нелепо на любом другом, кроме Эмилии ЛеБлан.

– Ох, Рози, – воскликнула она и слегка покачнулась, когда я бросилась к ней и сжала в объятиях. – Мне тебя так не хватало, словно я лишилась руки. Можешь себе это представить?

Она отстранилась и, обхватив мое лицо ладонями, посмотрела на меня. Ее огромное кольцо с редким розовым бриллиантом в двадцать один карат сверкнуло на солнце, на мгновение ослепив меня.

Мне следовало бы завидовать ей.

Ее помолвке, дому, жениху и близкому общению с родителями. Что у нее крепкое здоровье, да и вообще жизнь бьет ключом, пока моя еле теплится.

Но на самом деле мне неважно, насколько шикарна ее итальянская вилла. Милли это заслужила. И да, я вполне могла представить, что ей меня так сильно не хватало, словно она лишилась руки. Потому что мне ее не хватало словно воздуха. Я не представляла жизнь без этой чертовки с момента появления из утробы матери. Ей удавалось так заботиться обо мне, что я не чувствовала себя обузой, чего никогда не получалось у мамы.

Сжав мои плечи, Милли улыбнулась и внимательно посмотрела на меня.

– Ты выглядишь слишком хорошо, – сморщив нос, пожаловалась я. – Ненавижу, когда ты так сильно задираешь планку. А ты всегда это делаешь.

Она ущипнула меня за плечо и засмеялась.

– Где твой парень? Я думала, он приедет с тобой.

По какой-то неведомой причине, я тут же вспомнила про Дина, отчего щеки покраснели. А ведь Милли спрашивала про Даррена. Я же так и не призналась семье, что мы расстались. Милли хватало забот по планированию свадьбы, так что мне не хотелось добавлять к ним беспокойство из-за моего разрыва с парнем. Я хотела рассказать все сегодня вечером, но готова была ухватиться за любую возможность, чтобы отсрочить неизбежное. Да я бы даже согласилась лечить зубы у автомеханика, чем сообщить эту новость родителям.

– Мне хотелось провести немного времени со своей семьей. Без лишних глаз, – нацепив на лицо улыбку, сказала я.

Но, судя по медленно ползущей вверх брови, Милли догадывалась о моем обмане.

– Мне все еще не верится, что у тебя появился парень, – пригладив мои светло-каштановые волосы, заявила она. – Казалось, ты никогда не успокоишься.

– Ну, я старею. Двадцать восемь для больных муковисцидозом, как шестьдесят пять для обычного человека. – Я пожала плечами. – Давай поговорим об этом за ужином.

А уже там я разобью ваши сердца, рассказав, что Даррена теперь нет даже на горизонте.

Фыркнув, она подтолкнула меня к коридору.

– Мама ждет тебя. Она на кухне, готовит запеканку.

Мое любимое блюдо. От осознания, что мама помнит об этом, меня окутало тепло.

Родители совершенно по-разному относились ко мне и к Милли. Они уважали, восхищались и советовались с сестрой, а со мной нянчились, душили заботой и обращались как с треснутым яйцом, которое грозило разломиться в любую секунду. Правда, папа относился ко мне в триллион раз лучше мамы. Он восхищался моей язвительностью и радовался, что мне удалось обрести независимость в Нью-Йорке. Маму же больше волновало мое здоровье, поэтому она плохо знала меня как личность. Со мной она вела себя как мама-медведица, которая защищает своего ребенка, но даже не пытается узнать его.