Медленнее, ниже, нежнее… - Татьяна 100 Рожева Страница 21

– Послеоперационный период очень важен. Перевозить больного опасно, а так он может оставаться в клинике сколько угодно, – объясняет врач.

– Наверно, ты очень хороший нейрохирург, – она дотрагивается до его плеча и слегка гладит нежную ткань пальто.

– Хороший, да. Без ложной скромности. Обычно врачи могут удалить до семидесяти процентов опухоли, я достиг восьмидесяти пяти, девяноста. Поэтому меня приглашают много стран, – привычно говорит он.

– Я горжусь тобой, Рон.

– Спасибо.

– Так ты один живешь, если бывшая жена в Штатах? – робко спрашивает она.

– Один.

– Я тоже одна.

Он молчит. На его лице появляется нетерпение.

– А в Иерусалиме ты в клинике работаешь?

– Да.

– Выбор у тебя, наверно! И медсестры и пациентки! Всех перетрахал? – предпринимает она отчаянную попытку подобраться к настроению тридцатилетней давности.

– Мои пациентки не для секса, – спокойно отвечает он, словно разговаривая с безнадежной больной. – Медсестры в ночную смену, минет или секс стоя в кабинете. Но иногда такая смена, что лучше подрочить.

Она вдруг понимает, как нелепо она выглядит, как отвратительно возбуждение старухи. Но она уже не может контролировать себя. Совсем как тогда… Ей хочется с ним… хотя бы говорить об этом.

– А я хочу тебя спросить как врача, – волнуясь, начинает она. – Если у женщины нет мужчины, нет полноценного секса. Но она регулярно мастурбирует. Скажем, каждый день. Это может повлиять на ее здоровье? Что ей грозит?

– Не грозит почти ничего, – отвечает врач. – Только эти самооргазмы должны быть полными, потому что порой у женщин бывают неполные оргазмы, и вот это может провоцировать воспаление, вплоть до кисты на яичниках.

– Что значит полные оргазмы? – краснеет она.

– У женщин часто бывает оргазм неполным, они не придают этому значения. Это результат скованности мышечной системы таза и яичники не освобождаются полностью. Вероятность вреда здоровью очень небольшая.

– Как узнать, полный оргазм или неполный?

– Обычно после неполного можно почувствовать незначительную боль ниже живота десять – пятнадцать минут.

Она медленно проводит пальцем по своим губам, вспомнив, что это эротично. Но сразу опускает руку стесняясь себя.

– Онанизма не надо стесняться, – ободряюще говорит Рон. – Это часть физиологии человека, а физиологию я учил в Королевской Медицинской Академии. Вероятность заболеть очень маленькая. Кстати, у мужчин тоже иногда бывает неполный оргазм. У меня был пару раз.

– Пару раз за все время? Серьёзная статистика! – иронизирует она, хватаясь за юмор как за опору, ибо чувствует, что у нее больше нет той силы, которую дает уверенность в своей женской привлекательности. А без нее она слабая и совсем не нравится ему. Нужно уходить от опасных тем. Возбуждение старухи смешно и жалко, а жалость ей меньше всего хотелось бы вызвать в Роне.

– А почему ты живешь в Иерусалиме? Он далеко от моря. А как же поплавать после работы? – возвращается она к нейтральной теме.

– Мне и в джакузи неплохо.

– Разве сравнится булькающее корыто с морем?

– Я не люблю море.

– А что ты любишь?

– Снег, – неожиданно отвечает он.

– Снег? В Иерусалиме есть снег?

– Нет. Снег рядом, в Австрии. Два часа лёта. Это не проблема.

– А почему все-таки Израиль?

– После Португалии отец работал представителем ООН в Израиле. Я служил в Израильской армии. И после Академии мне сразу предложили хорошее место. Я люблю эту страну. Я не еврей, но это страна, которая дала мне всё!

Он говорит так, словно его снимает Израильское телевиденье. А ей так хочется услышать своего Рона…

– Ты счастлив, Рон? – тихо спрашивает она.

– Пожалуй, да. Иногда жалею, что пошёл в медицину.

– Почему?

– Знаешь, что это такое – во время операции получить прямую линию на мониторе, а больному двадцать лет! – с болью говорит врач.

– Но если ты сделал всё, что было возможно? Ты же не бог. Не бери на себя не своё! Слышал сто раз, наверно, но это же так.

– Слышал. Знаю. Но сердце всё равно болит.

– У меня вот тоже стало болеть сердце, – хватается она за грудь и новую тему. – Таблетки даже ношу с собой. А сегодня не взяла. Выскочила из дому за чаем на пять минут…

– Сердце надо беречь… – произносит Рон.

– Рон, – она снова дотрагивается до его плеча, – я хочу тебя…пригласить в гости. Это совсем рядом. У меня красивый дом и я одна… Угощу тебя чаем…

Он молча отводит взгляд, куда-то в расширенное зазеркальное пространство.

– Между прочим, у меня лучший сад в городе! – она гладит его рукав, спускаясь к ладони. – Я же химик. Уже не преподаю, а знания пригодились! Мой сад – местная достопримечательность! Ко мне даже туристов водят! Представляешь, у меня есть тот сорт розы, которая росла у тебя в комнате в Лиссабоне. Помнишь?

– Нет, не помню. Это было так давно, – отвечает он пространству.

– Пойдём? Я тебе покажу! – она сжимает его пальцы.

– Я бы с удовольствием, Каролина, – вежливо произносит он. – Но не смогу, к сожалению. Правда, не смогу. Мне еще нужно к пациенту. Он сложный. И ночью самолет. Не обижайся. Было очень приятно тебя увидеть… – он целует ей руку которой она, наконец, добралась до его пальцев. Потом, помедлив, целует в щёку и, неловко поклонившись, с облегчением уходит.

Она отворачивается, чтобы справиться с новым приступом сердцебиения и слезами. С зеркальной колонны на неё смотрит готовая зарыдать старуха с глубокими морщинами возле рта, в обмотанном вокруг шеи жёлтом платке. Глупо плакать над собой и над временем, которое не вернёшь. Она делает глубокий вдох, на выдохе закрывает глаза. Это помогает. Сама виновата. Надо брать с собой таблетки от сердца, даже если идёшь за чаем.

Высокий мужчина в пальто удаляется от неё быстрым шагом вглубь зеркального мира…