Raw поrно - Татьяна Недзвецкая Страница 21

На сцену поочередно выходят мальчики. Молоденькие. Подкормленные пэтэушники. Двигаются — кое-как. Некоторые явно другой ориентации. Наверное, их менеджер по дружбе взял. Они призывно смотрят на нас со сцены — снизу вверх, как покорные собачки, ждущие колбаски. «Выбери меня! Выбери меня!»

Сидим, пьем шампанское. Смотрим. Их пластмассовые, подкаченные торсы не вызывают во мне никаких эмоций. Смотрю на их плавки.

— Что-то там у них — жидковато, — говорю сидящей рядом Ваське.

Васька, красивая и крупная, хищно щурится:

— Пока висит — не угадаешь.

— Это точно. Мужчина — всегда — еще тот сюрпризик.

— Действительно, есть в этом какой-то элемент нечестности. Они же все у нас видят: руки, там, ноги, грудь. А мы у них — самое главного не видим и до последнего в неведении.

— Да ладно, мы их все равно больше дурим: мы же — красимся.

Ядвига, подслушав наш разговор, встревает. Говорит мне:

— Расскажи ей, как однажды ты пошла ебаться, а он снял штаны, а там была крохотулька! — заливается смехом.

— Ты уже все и рассказала! — отвечаю ей я.

— Нет, ты в подробностях с метафорами! — не может угомониться Ядвига.

— Потом как-нибудь, обязательно.

— Ладно, не хочешь, тогда я, — говорит Ядвига. — Итак, это был ее бывший начальник. Как-то раз наша бездельница где-то по чистой случайности недолгое время работала. Так вот, он ее приглашает в квартиру, снимает с нее лифчик, целует, то се, пятое десятое. Осторожно снимает свои трусы, и тут героиня нашего рассказа не может понять, видит ли она это что-то или ей — мерещится. У него был…

Я не выдерживаю, встреваю в разговор:

— В стоячем положении половина моего мизинца, толщиной в указательный и средний пальцы.

— Да ладно! — чуть ли не хором ахает вся компания.

— Не верю! — восклицает Тамара. — Такого не бывает!

— К сожалению — бывает, — с видом эксперта авторитетным тоном заявляю я.

— И что же ты делала? — спрашивает Васька.

— Попыталась засунуть его туда, где уже, но, кроме зуда в заднем проходе, ничего не ощутила. Пришлось срочно ретироваться. Сказала, что утюг дома забыла выключить.

— Какой ужас! — восклицает Васька. — Бедный парень!

— Бедная — я! — говорю и широким глотком допиваю свое шампанское. — У меня до сих пор комплекс остался. Сидишь с кем-нибудь, кокетничаешь, а по позвоночнику — озноб: а ну как дойдет до дела, он как разденется, а там…

— Пися — женская! — подхватывает Тамара и заливается смехом.

— Какой-то у нас феминистический сегодня треп, — резюмирует Коломбина.

— А что ты от баб хочешь? — раскуривая сигару, говорит Васька.

Постепенно наш девичий хохот превращается в ржание. То ли шампанское, то ли очередная выставка танцоров, что сейчас стоят на сцене, и каждый, поворачиваясь то сяк, то этак, ждет приглашения хотя бы на полчаса приватного танца, действуют на нас так нервно и как-то быдловато. Краем глаза замечаю, что на меня пялится официант с офигительно тупым лицом. Я подмигиваю ему. Подмигиваю, как мужик подмигивает девке. И вдруг на какое-то время этим самым мужиком я и начинаю себя чувствовать.

Реально — не понимать, а чувствовать. Вокруг меня полуголые мальчики, готовые выполнить любое пожелание, любую услугу, готовые смотреть влажными глазами; готовые слушать всякую херь, которую ты понесешь: хоть о блюющей дома шерстью кошке, хоть о маме, хоть о муже, хоть о чем; готовые лизать тебя покорно, до тех пор, пока не кончишь. Единственное, что они у тебя за это возьмут, — деньги. Всего-то.

Возьмут и про тебя забудут, и ты получишь свое наслаждение, расплатишься и тоже не будешь об этом вспоминать.

Накачиваясь шампанским в вип-ложе этого блядовника, меня вдруг накрывают философские размышления. Мне кажется, что одна из занавесочек повседневного бытия вдруг в этот час для меня приоткрылась. Мне кажется, что я кожей начинаю чувствовать то, о чем так много говорят: о разнице мужской психологии и женской, и вдруг начинаю понимать, что разницы-то никакой нету! Просто есть ситуация. Кто-то однажды распределил роли, и по привычке из поколения в поколение их начали копировать. И всему виной — привычка. Мне непривычно платить за секс, потому что с детства вдолбили мысль об обратном: он за тобой должен ухаживать, а ты ломаться, а потом — давать. А почему? Потому, что прерогатива зарабатывания денег, больших денег — у мужиков? Только ли за этим и стоит весь глобальный перекос? Женщина должна быть умиротворяющей. Кто придумал этот стереотип? Кто научил меня мыслить в подобном романтическом ключе? Найти бы этого предка и зарезать!

— Представляешь, — перебивает мое размышление Ядвига, — я три раза сейчас про себя мысленно перекрестилась, что я — не мужик.

— Почему? — спрашиваю я.

— Потому что здесь такая обстановка, что я сейчас мужиком себя почувствовала!

— Ну?

— Ты представляешь, каково мужику херово? Вот сейчас мы сидим тут без денег, ни хрена этим птенчикам заплатить не можем. Они на нас уже смотрят, как на второсортных, потому что сейчас они — девки, а мы — сила. Так вот мы сила, а им ни хрена не даем. И они про себя думают — жлобы. Поначалу выделывались, а поняли, что мы — дохлый номер, и остыли. За кулисами, обсудили нас по финансовому положению и успокоились. Мы для них потеряли всякий интерес.

— Ну?

— Да что ты все нукаешь, тупица ты этакая! Неужели не понятно, какое счастье, что мы не мужики?

— Блядь, Ядвига! Ты можешь внятно и коротко, без эмоций сформулировать, что ты имеешь в виду?

— А то, что, кроме парева, которого мы и так о жизни знаем, еще бы пришлось всякой херью страдать. Денег зарабатывать много и платить везде и всюду — много. Потому как мужик без денег, будь хоть красив, как Аполлон, — никто, ноль без палки. На тебя только завалящая — да и то по глубокой молодости — посмотрит.

— Не волнуйся, мы не меньшей херью страдаем. Только более тупой, потому что она у нас всякими романтическими соплями прикрыта. А вообще — противно все это.

— Да, а представляешь, если бы между М и Ж не было бы товарно-денежных отношений, какая бы была скукотища? — спрашивает меня Ядвига.

Я смотрю на нее, тупицу, самку полоумную, и говорю:

— Не знаю, скукотища ли была бы. Просто было бы все по-другому. Но можешь не париться: узнать, как было бы иначе, тебе уже не светит.

— Это почему же?

— Сила привычки, милая, сила привычки. Благодаря устоявшемуся в раннем возрасте стереотипу мышления, позволяющему избежать каждодневного страха перед пропастью бытия, мы не можем и помыслить о том, что что-либо может происходить и быть совсем-совсем иначе. Только единицы могут вырваться из этого плена.