Она моя - Елена Тодорова Страница 17

Катерина

Тарский останавливается у выхода, чтобы придержать для меня дверь, и я, так и не подняв на него взгляда, шагаю через порог адовой «Комнаты желаний». Ледяной порыв ветра обдает мои горячие щеки холодом, но отнюдь не остужает их. Вызывает лишь жгучее покалывание кожи.

В каком-то коматозном оцепенении двигаюсь в сторону машины, а добравшись, понимаю, что не вынесу этой поездки.

Не хочу находиться с Гордеем наедине. Не хочу смотреть на него. Не хочу ощущать запах. Кажется, любая близость с ним меня сейчас способна убить.

— Отпусти меня сегодня с Элизой, — выпаливаю первое, что приходит в голову. — Она давно приглашала погостить.

Глаз не поднимаю, но периферийно улавливаю, что родня Тарского замирает вместе с ним, так и не дойдя до машин. Рискую взглянуть на блондинку, отношения с которой, если не враждебными, то лишь нейтральными можно назвать. Никак не дружескими. Она в этой чертовой «Комнате желаний» тоже пострадала. Читаю в треснувшей маске ее обычно невозмутимого лица боль, огорчение и жалость. Последняя адресована мне, Екатерине Волковой — какая дикость. Только внутри все уже переломано, чтобы как-то реагировать еще и на это.

В другой раз Элиза бы наверняка отвергла мою ложь. Сейчас же молчит, позволяя несуразной выдумке окрепнуть и превратиться в правду. Я же окончательно убеждаю себя, что мне плевать на то, как именно она ко мне относится. Лишь бы свалить подальше от Таира. И когда Элиза переводит взгляд на него, мое сердце в ожидании ответа колотится с такой силой, словно озадачилось выработать энергию для электроснабжения всей Европы. Каждый уголок тела этим стуком забивает. Каждый миллиметр кожи электризует.

— Исключено. Садись в машину, Катерина, — жестко высекает Гордей.

— Но…

Хочу напомнить, что Элизе он доверяет и часто оставляет меня с ней, вот только не успеваю выдать ни одного вразумительного слова.

— Я сказал, садись в машину, — перебивает Тарский голосом, которым при желании можно порезать на полоски металл.

В зоне видимости находятся лишь воротничок его белой рубашки, напряженная шея и твердые линии подбородка, но этого хватает, чтобы прочувствовать, что он крайне недоволен ситуацией.

Дверь дома распахивается, и на парковку высыпают люди. Опасаясь узнать среди них Нору и понимая, что тут свою позицию мне отстоять не удастся, делаю над собой колоссальное усилие и быстро забираюсь в салон. Оказавшись в одиночестве, шумно перевожу дыхание. Затем уже более осознанно и медленно втягиваю жизненно необходимый кислород, но это, конечно же, не способствует готовности к той удушающей стремительности, с которой Гордей, как обычно, не прилагая никаких усилий, захватывает все свободное пространство. Он просто садится в машину и притягивает за собой дверь, а кажется, будто отрезает нас от внешнего мира.

Тошнота и головокружение возвращаются. Я судорожно соображаю, как выбраться из плена Тарского. Сейчас мне не нужен умный и результативный план. Боль сильнее страха и рассудительности. Мечтаю лишь освободиться и оказаться вдали от источника своей боли. Иначе меня попросту разорвет на куски.

— Останови машину. Мне плохо, — шепчу, заторможенно шевеля губами.

Не вру ведь. Едва автомобиль прекращает движение, выскакиваю из салона и сгибаюсь у обочины пополам. Меня выворачивает. Горечь, словно кислота, разъедает горло. Слезы опаляют глаза и щеки. В какой-то момент кажется, что я выплескиваю на пожелтевшую траву не просто содержимое желудка, а заодно и душу.

Лишь бы стало легче… Хоть на час. Хоть на минуту.

Только спазмы стихают, рядом с моим лицом появляется небольшая прозрачная бутылка. Прежде чем принять из рук Тарского воду, осторожно скашиваю взгляд. Веду им по черным брюкам и едва сдерживаю новый приступ тошноты.

Буквально выхватываю бутылку и, выпрямляясь, продолжаю незаметно оглядываться.

Кусты, деревья, темнота.

Набираю в рот воды, споласкиваю, выплевываю.

Кусты, деревья, темнота.

Набираю в рот воды, споласкиваю, выплевываю.

Кусты, деревья, темнота.