Нелёгкое дело укротить миллионера - Диана Билык Страница 15

Последний раз так волновалась перед госэкзаменами. Когда брат не пришел домой, а я всю ночь не спала, обзванивала больницы, писала его возможным и невозможным друзьям в лички, а он появился под утро. Пьяный. И еще два часа обнимал унитаз, а я бегала вокруг него с водой и таблетками, вместо того, чтобы отдыхать.

Естественно на выступлении зевала и спотыкалась, за что мне снизили оценку.

Когда озвучили мой провал, я стояла у стеночки и мечтала минуточку поспать, но сердце все равно было не на месте. Ради экзамена мне пришлось оставить горе-брата одного, и это ужасно мучило, волнение накатывало волнами, забивало голову страхами за самого близкого человека. Потому что я боялась остаться одна. Сейчас бы все отдала, чтобы увидеть моего оболтуса рядом. Знать, что с ним все в порядке. Час назад звонила, слышала его голос, но очень хотелось сидеть у его кровати, а не у этого подонка.

Из-за провала на экзамене меня не взяли в престижный театр, записали отрабатывать практику в небольшую почти умершую студию. Вместо хорошей зарплаты я получила долги и гастрит, как следствие постоянного недоедания и нагрузки.

У меня не было выбора. Пришлось согласиться, лучшее место я все равно так быстро найти не смогла бы.

Я помню это состояние. Когда от волнения забито дыхание, когда жизнь кажется маленькой песчинкой, когда все вокруг увеличивается в размерах и пытается тебя раздавить.

Сейчас я также боюсь за Руслана. Чтоб его.

– Агата! – охранник подается ближе, обнимает меня за плечи, а я от подкатившей истерики не отказываю ему в близости. – Да перестань ты реветь! Нашла из-за кого. Ну же… – Егор мягко гладит мои волосы и прижимает к себе. Его плечо надежное и теплое, но мне все равно страшно. Я боюсь за жизнь Коршунова, который уже третий день в искусственном сне, потому что сильно ударился головой и виском. У него был приличный отек на правой щеке, врачи боялись кровоизлияния, перестраховались.

Я настолько сильно волнуюсь, что не сразу слышу его голос.

Егор отстраняется слишком резко, отступает и молча показывает на кровать.

Проследив за его взглядом, отрываюсь от сильных плеч, ноги сами летят к постели Руслана.

– Ты очнулся, – приседаю рядом, сжимаю прохладную руку, беру другую, чтобы Рус не снял повязку. – Не вставай. Не трогай глаза. Сейчас врача позовем.

– Что за?! Почему я нихрена не вижу? Агата, – он вдруг раскрывает руки и тянет меня к себе. Обнимает, снова отстраняется, тараторит хрипло: – Я что с кровати упал? Ничего не помню.

– Как это не помнишь? – отодвигаюсь, оборачиваюсь и испуганно смотрю на охранника. Тот полосует лицо Руслана озлобленным взглядом, а потом молча выходит из палаты.

Через минуту помещение наполняют врачи, я отстраняюсь, буквально вырываю себя из рук Коршунова и выбираюсь по стеночке в коридор.

Что именно Руслан не помнит?

От усталости я прислоняю спину к стене и, чувствуя лопатками невыносимый холод, смыкаю веки. Не спала почти трое суток. В глаза будто песка насыпали, в ногах слабость, а под ребрами не прекращающийся ураган. Сердце в груди сходит с ума. Я не представляла, что буду делать, если с Русланом что-то случится. Это выбивает почву из-под ног. Зря я так волнуюсь. Он бы обо мне и не вспомнил.

– Агата Евгеньевна, вы в порядке? – будто из-под стекла звучит рядом низкий мужской голос.

Приоткрываю тяжелые веки и фокусируюсь на чужом лице. Будто выплывая из тумана, меня изучают синие, глубокие глаза. Черные волосы плавно спадают на тяжелые скулы, а на губах мужчины играет легкая улыбка.

Врач пожимает мою руку и поворачивает силой к палате. Он поджарый и рослый, не выше Руслана, но впечатляет размерами. Я не сразу смогла среагировать и замереть на пороге. Не хочу я к Коршуну в лапы опять. Он меня вымотал.

– Амнезия частичная, – говорит врач на ухо – можно сказать интимно слишком, – но вас Руслан прекрасно помнит. И я его очень понимаю. Такое сокровище забыть – преступление, – окидывает меня плотоядным взглядом и прячет в прищуре голубые, будто озера, радужки.

– А что именно он обо мне помнит? – пересохшие губы еле шевелятся. Я все-таки смогла выпутаться из цепких рук и отойти в сторону. Оглянувшись на зев прохода в палату, едва сдерживаю дрожь. Руслан жив, с ним все в порядке. Слава Богу. Остальное – мелочи.

– В интимные подробности не вникал, – проследив за моим взглядом, добавляет врач. Улыбка на его светлом лице расширяется, сияет белизной, становится по-настоящему опасной. Он снова вцепился, как клещ, в мое плечо и повернул к палате. – Хотя очень хотелось, – еще шире улыбнувшись, облизывает крупные губы. Мужчина глубоко вдыхает, прикрывает пышные ресницы, отпускает мое плечо и отступает, будто боится, что я его обожгу своей кожей или дыханием. Отравлю его необратимо.

Подобравшись, он дергает ворот белоснежного халата и безэмоционально отчитывается:

– Повязку снимем завтра, отек сильный, и есть небольшое кровоизлияние. Сетчатка на первый взгляд в порядке, но нужно обследовать. Руслан может какое-то время не видеть.

– Но это обратимо?

– Пока не знаю. Давление глазного дна высокое – это опасно, потому и держали его в сне несколько дней. Да, лучше сейчас не тревожить и не напрягать, максимум поцелуйчики, никаких потрясений-напряжений, разве что очень нежно и аккуратно, – он лукаво улыбается, поправляет длинную темную челку и подталкивает меня ближе к палате, словно нарочно. Я замечаю на бейджике имя – Аверин Давид. – Идите к нему, Агата, поддержка любимой очень важна, – врач настойчиво заводит меня внутрь, а я не могу воспротивиться. – Не буду вам мешать, – и исчезает за дверями.

Тихий щелчок будто бросает меня со скалы в пропасть. Я обнимаю себя руками и мелко подрагиваю.

Застыв на месте, неотрывно смотрю на затихшего Руслана и не знаю, что сказать. Что теперь делать? Играть хорошую невесту или укротительницу?

Он начинает первым:

– Агата? Это ты? – протягивает руку, ищет что-то в воздухе, растопырив пальцы.   – Агата, пожалуйста… иди сюда.

После его выходок совсем не хочется подходить.

Но эти тихие, нежные слова меня ломают, как сухую ветку. Задержав дыхание, я присаживаюсь на край постели и даю Руслану руку. Ладони вспотели от переживаний, кожа горит, будто вот-вот расплавится. Он слепо ее ощупывает, переплетает пальцы, отпускает, а потом неожиданно подносит к губам и, скользнув теплым поцелуем по тыльной стороне ладони, глубоко вдыхает. Ноздри расширяются, скулы вытягиваются. Коршун склоняет голову набок, будто видит мое лицо сквозь плотную повязку, проводит колкой щекой по моей раскрытой руке. Так осторожно, что меня бросает в мурашки и желание сбежать просыпается с удвоенной силой.