Между похотью и любовью - Виктория Вайс Страница 15

— Додик, — ответил тот.

Она улыбнулась.

— Я так и знал, — грустно произнёс он. — Меня так мама называла, а вообще то я Давид.

— Это тот, который победил Голиафа?

— Если бы…

— Ты давно здесь?

— Третий месяц…

— И что говорит Илья Маркович?

— А разве он правду скажет. Им лишь бы деньги с нас качать. Чем дольше лежишь, тем лучше. Но скоро конец…

— Не говори глупости, — едва сдерживая слёзы произнесла Вика.

Она видела, что Давиду осталось совсем немного. Он тоже это знал, и глаза у него были такие грустные, карие и постоянно влажные от не высыхающих слез. Болезнь его сильно потрепала… После этого случая они говорили по ночам, тайком от персонала, те ведь тоже люди и тоже хотят спать, а вот им спать не хотелось. Они часы считали… Может быть сестрички всё и видели, в больнице камеры на каждом сантиметре натыканы, но никто ни разу к нам в палату не зашёл.

Свою историю падения Вика сначала пыталась скрыть, вернее немного изменить, упустив детали, но откровения Давида не оставили ей шансов.

По сложившейся среди золотой молодёжи традиции, а он был типичным представителем этого элитного клана прожигателей жизни, своё восемнадцатилетие было принято отмечать в Праге. Этот город, сразу после избавления от «оков коммунизма», очень быстро превратился в зону вседозволенности, где балом правили секс, наркотики и… снова секс и наркотики, ну и немного абсента на десерт. Мальчики приезжали сюда лишиться девственности в объятиях опытных проституток, накуриться травы на всю оставшуюся скучную жизнь, приложиться к запрещённому почти везде зелёному напитку богемы, оторваться на кислотной дискотеке на пару с флакончиком амфитамина, а потом снова отправится в объятия проституток. Давид не стал исключением, он всё сделал как было написано в их негласном кодексе. Уже в пятницу вечером, он потерял остатки сознания, и только в понедельник начал потихоньку приходить в себя. Отец привёз бесчувственное тело сына из аэропорта, заплатив огромный штраф за нарушение им правил перелёта, мама, причитая и обливаясь слезами, отпаивала его настоем из трав, а горничная бегала по аптекам, скупая всякие антиоксиданты.

Что-то неладное Давид почувствовал через пару недель после своего возвращения из Праги, его начал бить озноб, постоянно рвало, ни днем ни ночью не давал покоя сухой кашель. Доктор осмотрел его, и приписал стандартный набор лекарств от гриппа, посоветовав соблюдать постельный режим, мол, через семь-восемь дней всё пройдёт. И действительно, Давиду стало легче, и он уехал в университет, где у него была отдельная комната в кампусе. Но радость продлилась недолго, уже на следующий день всё началось снова, но только в более острой форме. Чуть позже на теле стали появляться тёмные пятна, воспалились лимфоузлы, но больше всего изводили непрекращающиеся понос и рвота. Целый месяц Давид, начитавшись медицинских статей в интернете, не выходил из комнаты, не звонил домой и ни с кем не общался. Первой забила тревогу мама, и когда сын не открыл ей дверь, хотя она слышала и чувствовала, что он там, она упросила коменданта кампуса дать ей запасной ключ. Войдя, она увидела своего сына в ужасающем состоянии, он страшно похудел, всё тело было покрыто гноящимися струпьями, в комнате нестерпимо воняло мочой и блевотой. Уже через пару часов толпа светил из клиники Хайфы, озабоченно перешёптывалась, разглядывая первые результаты анализов Давида. Вывод был однозначным — ВИЧ в самой острой форме, и никакие лекарства, никакие рыдания родителей, никакие деньги не смогут остановить запущенный процесс.

— И тебе обо всём сказали? — спросила Вика.

— А какой смысл скрывать. Я даже знаю когда умру, максимум через месяц.

— Это же ужасно.

— Хуже, когда не знаешь. У меня так дедушка умирал от рака. Все скрывали он него настоящий диагноз, говорили, что ерунда, что скоро всё пройдёт, нужно только потерпеть, а он выл по ночам от боли и умолял дать яд, а ему кололи морфий, и говорили, вот смотри, тебе же стало лучше. Он полгода мучился. Это страшно. Не понимаю смысла в этой лжи.

Вика уже несколько дней ловила себя на мысли, что её тянет к Додику, тянет не из сострадания какого-то, а тянет физически, как влюблённую девочку. Неужели это возможно, влюбиться в человека, который умирает? Оказалось, что возможно. Но она ещё не была уверена в неизбежности того, что должно было обязательно случиться. По всем законам физики, они, как две отрицательно заряженные частицы, должны были отталкиваться друг от друга, и не делиться ядом влюблённости, но все шло к тому, что физикой нужно было пренебречь. Были только две проблемы — Вика за годы вынужденного воздержания слегка утратила навыки искусства любви, а Давид болел той же гадостью, что и она, но только в более острой форме, и по этой причине его мужская сила иссякла, ну по крайней мере признаков жизни, когда они целовались, не подавала.

Вика ничего ему не сказала о своём плане, а просто позвала к себе в палату сестру и попросила её сделать одно доброе дело, положив незаметно ей в карман халатика 500 Евро. Вы думаете она отказалась? Нет. Кто же откажется от доброго дела…

Вечером сестричка, как обычно, принесла Додику лекарства, разложенные в стаканчики и проследила, чтобы он выпил все пилюли.

— А почему сегодня две, а не четыре? — поинтересовался он.

— Так надо, — ответила она, протягивая стакан с водой.

Он не стал спорить, выпил, и улёгся на подушку, так ничего и не заподозрив.

Вика открыла дверь его палаты ровно через тридцать минут, села рядом, и наклонившись, поцеловала его пересохшие губы, он страстно ответил, обнял её и вдруг отпрянул…

— Что случилось? — спросила она.

Давид замер… Он боялся не только шевельнуться, он боялся моргнуть…

— У меня, кажется…, встал, — чуть слышно прошептал он.

Шоу на мониторах в сестринской было, наверное, умопомрачительное, поскольку утром та самая сестричка, уходя со смены, покрылась пунцовыми пятнами, встретившись с Викой взглядом в коридоре. Та прикоснулась указательным пальцем к губам, сестра в ответ улыбнулась, прикрыв свой ротик вспотевшей ладошкой… Вот так 500 Евро и две таблетки Виагры делают с человеческими чувствами чудеса…

Через пару дней его перевели в хоспис, и Вика понимала, что больше никогда увидит Давида, но она была рада, что смогла сделать последние дни его жизни похожими на счастье.