Его птичка - Любовь Попова Страница 14

Я подорвался с места, и, мельком взглянув на рыженькую медсестру, вылетел из ординаторской.

Мысли о еде мгновенно стали неважными, а голод, который еще пару минут назад заявлял о себе достаточно громко, стремительно отступал.

Я шел спокойно, хотя и хотел побежать, думая о том, с каким бы удовольствием отшлепал одну небезызвестную девицу.

Сделал бы то, что так и не сумел её отец — научил заботиться о своем здоровье.

В коридоре горели только пара ламп, создавая почти томное освещение, подходящее для триллеров или фильмов ужасов.

Я, открыв двери тринадцатой палаты всматривался в чернильную тьму, сразу улавливая нужный мне силуэт на второй кровати.

— Синицына, — я включил свет, когда вошел, совершенно не заботясь, о, скорее всего уже спящих пациентках.

За окном было темно, что создавало на окне яркое отражение происходящего.

Присев на нужной кровати. и сразу вытащив из-под одеяла тонкое запястье, я подумал отчего-то насколько легко его сломать.

Соседки Синицыной, конечно, проснулись.

 Они сразу приподняли головы, и с любопытством присущим всем представительницам их пола, наблюдали за моими действиями.

Я без труда перевернул худое тело на спину и посмотрел на бледное лицо с подрагивающими ресницами.

Потом проверил пульс — он почти не прощупывался, а дыхание было рваным. Стетоскопом проверил равномерное сердцебиение и потряс плечо.

— Синицына, откройте глаза.

Были бы мы одни, я бы уже орал.

На худом лице синие глаза показались мне огромными, и я даже замер на мгновение, чувствуя, что задыхаюсь. Очнулся быстро и принялся задавать элементарные вопросы, на которые я и так знал ответы.

— Что значит, ты не помнишь? — процедил я сквозь зубы.

— Наверное, потому что у меня сначала адски болел живот, и я не могла ничего съесть, — огрызнулась она и на щеках выступил румянец. Ладно, хоть не умирала.

— Потом мне делали операцию, кажется вы, если не ошибаюсь, — попыталась пошутить она, а я отметил, что память в норме. — А потом на моих глаза почти умерла девушка. Это, знаете ли, не возбуждает аппетит.

— А днем, а ужин? — шипел я, чуть наклоняясь.

Она пожала плечами, что вызвало у меня просто лютое бешенство, от того насколько она попустительствовала своему здоровью, когда совсем недавно я рисковал карьерой, делая ей эндоскопию.

Ладно, сделано это было из эгоистичных побуждений, но она-то об этом не знала.

— К ней мама приходила, а потом парень. Мы, если честно, забыли взять ей ужин, — послышался виноватый голос пациентки, которой делали прижигание слизистой прямой кишки.

Для меня все пациенты были не фамилиями, именами, а теми заболеваниями, с которым они у меня появлялись.

— В следующий раз не забывайте, — сказал я спокойно, но внутри кипело, как масло в моем автомобиле, раздражение.

А вот его природа была мне неизвестна, и это точно не касается только что упомянутого парня.

Я снова посмотрел на Синицыну, на всколоченные волосы, на припухшие губы, которые она то и дело облизывала, и не мог насмотреться.

Хрень какая-то.

Все. Встать. Выйти. Дать задание Свете, чтобы поставила капельницу. Простые команды, но тело не слушалось.

Мы не прерывали поединка взглядов почти полминуты, хотя я знал, насколько это всё выглядит странным и, судя по порозовевшим щекам девчонки, неловко.

 За нами наблюдали три пары глаз, и я сейчас действительно должен был отдать нерадивую пациентку на поруки Светлане и вернуться к заказу еды

Должен был.

Но близость этого тела опять лишала разума и вызывала желание лично убедиться, что она поела.

Нехорошо.

 Такая забота о пациентах мне не свойственна, впрочем, ни с одним из них я не оказывался на грани интимной близости.

— Вставайте, — сказал я, и сам поднялся на ноги.

Пациенты переглянулись, и Синицына вскинула брови.

— А разве…?

— Я что заикаюсь? Встаем, идем на осмотр.

— Но сейчас почти полночь!

— Вот именно! И вместо того, чтобы заниматься своими делами, я буду заниматься вашими! Встаем, Синицына! — почти рявкнул я.