Инферно Габриеля - Сильвейн Рейнард Страница 12

Он заказал самые большие порции филе-миньон, какие только существовали в этом ресторане. Все протесты мисс Митчелл он отмел взмахом руки, заметив, что недоеденное она сможет взять с собой. По его расчетам, это позволит ей нормально питаться еще пару дней.

А что она будет есть потом? Профессор тут же отогнал мелькнувший вопрос. Этот вечер — однократное событие; вынужденное, чтобы загладить его хамское поведение в кабинете и у нее дома. Вечер закончится, и отношения между ними снова примут строго официальный характер. Все дальнейшие «стихийные бедствия» она пусть устраивает и преодолевает одна, без него.

Ход мыслей Джулии был совсем другим. Она искренне радовалась этому вечеру. Ей хотелось, чтобы профессор снял защитные барьеры и они смогли бы поговорить. Поговорить о более серьезных вещах, чем сорта итальянских вин и особенности итальянских блюд. Она хотела расспросить его о семье и похоронах. Ей хотелось по возможности утешить его. Более того, хотелось шепотом, на ухо, поведать ему о своих секретах и в ответ выслушать его секреты. Да, он смотрел на нее, но его взгляд был совершенно холодным и отрешенным. Похоже, сегодня ей не суждено получить желаемое.

Джулия улыбнулась этой мысли и продолжила есть, нарочито громко стуча вилкой и ножом. Вдруг ее нервозность спровоцирует его на вопрос и в крепостной стене появится маленькая брешь?

— Кстати, а что вас подвигло в старших классах на изучение итальянского языка?

Джулия шумно вздохнула, округлила глаза и удивленно раскрыла очаровательный рот. Наблюдая такую реакцию на свой вопрос, мистер Эмерсон наморщил лоб. Разве он спросил о чем-то запретном, вроде размера ее лифчика? Его глаза невольно переместились на ее грудь. Профессор покраснел, обнаружив, что знает и номер, и размер чашечек. Как и откуда — этого он понять не мог.

— В общем-то, ничего особенного. Заинтересовалась итальянской литературой. Увлеклась Данте и… Беатриче. — Говоря, Джулия теребила салфетку на коленях, а выбившиеся локоны нервно подрагивали.

Профессору вспомнилась репродукция в ее квартире. Потом он вдруг подумал о необычайном сходстве Джулии с Беатриче. Мысль была опасной, и он тут же выбросил ее из головы.

— Похвальный интерес, особенно если учесть, что старшеклассниц обычно интересует совсем другое, — заметил он, стараясь в то же время впитать в себя и запомнить ее красоту.

— У меня была… подруга. Пожалуй, это она заразила меня интересом к итальянской литературе.

Почему-то слова о подруге звучали с оттенком невыразимой грусти.

Профессор почувствовал, что направляется прямиком к своей старой ране, чего делать было никак нельзя. Он спешно дал задний ход и переменил тему разговора:

— Антонио в восторге от вас.

— Он очень добр, — мило улыбнувшись, ответила Джулия.

— А вы ведь от доброты расцветаете, как роза.

Слова выскользнули из уст профессора Эмерсона раньше, чем сработал мозговой контроль. Он был тут же вознагражден ее более чем теплым взглядом. Ему стало не по себе, и он трусливо, по-мальчишески, захлопнулся. Вперился глазами в свой бокал с вином и в тарелку. Постепенно черты профессорского лица обрели прежнюю холодность. Джулия заметила перемену и больше не делала попыток вовлечь его в откровенный разговор.

Положение спасал очарованный Джулией Антонио. Метрдотель чаще, чем требовалось, присаживался за их столик и болтал по-итальянски с прекрасной Джулианной. Антонио пригласил ее на следующее воскресенье в Итало-канадский клуб, где обещал познакомить со своей семьей и угостить изысканным обедом. Джулия с благодарностью согласилась, за что была вознаграждена тирамису, эспрессо, бискотти, рюмочкой граппы, а также шоколадными конфетами «Baci». [2]На профессора Эмерсона щедрость Антонио не распространялась, и ему оставалось лишь молча смотреть, как мисс Митчелл поглощает эти деликатесы.

В конце их визита Антонио вручил Джулии внушительную корзинку и сказал, что не желает слушать никаких возражений. Метрдотель вновь расцеловал ее в обе щеки, причем несколько раз, сам подал ей плащ и попросил профессора почаще привозить сюда его очаровательную спутницу.

Последнюю просьбу профессор Эмерсон выслушал с каменным лицом и ледяным взглядом.

— Это невозможно, — пробормотал он и торопливо покинул ресторан, предоставляя Джулии самой нести подарок метрдотеля.

Провожая взглядом столь странную пару, Антонио чесал в затылке и никак не мог понять профессора. Привести изумительную девушку в столь романтическое место и целый вечер просидеть молча. Должно быть, у бедняги-профессора какие-то неприятности на работе.

Довезя мисс Митчелл до ее дома, профессор Эмерсон учтиво открыл ей дверь и достал с заднего сиденья тяжелую корзину. Не удержавшись, он поднял крышку и заглянул внутрь:

— Недурно. Вино, оливковое масло, бальзамический уксус, печенье, банка домашнего мармелада от жены Антонио и остатки вашего ужина. Этого вам хватит на несколько дней сытной жизни.

— Благодарю вас, — улыбнулась Джулия, протягивая руку к корзине.

— Корзина тяжелая. Я донесу ее до входной двери.

Он сделал то, что сказал, и теперь ждал, когда Джулия откроет дверь. Тогда он отдал ей корзину.

Взгляд Джулии уперся в ее элегантные туфли. Вот и все. Им пора прощаться. От этой мысли у нее почему-то вспыхнули щеки.

— Спасибо вам, профессор Эмерсон, за прекрасный вечер. Это было так великодушно с вашей стороны, что вы…

— Мисс Митчелл, — перебил ее профессор, — давайте не усугублять и без того нелепую ситуацию. Я прошу извинить меня за… прежние грубости. Единственно, что могу сказать в свое оправдание, — это было вызвано причинами… весьма личного характера. Так что пожмем друг другу руки и… оставим все в прошлом.

Он протянул руку. Джулия протянула свою. Профессор старался не причинить ей боль слишком уж сильным рукопожатием. Он старался не замечать ни дрожи ее пальцев, ни вздувшихся вен.

— Спокойной ночи, мисс Митчелл.

— Спокойной ночи, профессор Эмерсон.

С этими словами Джулия скрылась за дверью. Профессор счел, что его вина заглажена.

Где-то через час после их прощания Джулия сидела на кровати и разглядывала фотографию, которую всегда держала у себя под подушкой. Она очень долго смотрела на снимок, решая, как поступить с ним. Вариантов было три: разорвать на мелкие кусочки, оставить на прежнем месте или убрать в комод. Ей всегда нравился этот снимок — самый прекрасный из всех снимков. И в то же время ей было очень больно глядеть на него.

Потом она подняла глаза к своей любимой репродукции и закусила губу, удерживая слезы. Она не знала, чего ждала от своего Данте, но ожидаемого не получила. И потому с мудростью, обретаемой только через разбитое сердце, она решила отпустить его на все четыре стороны.