Белое танго - Дмитрий Вересов Страница 9

Расстаться не могли долго — стояли, смотрели друг на друга и молча держались за руки.

— Ну что, красивая, — сказал наконец Генерал. — Завтра как?

— Завтра не могу. Большой семейный обед, — сказала Таня. — Давай послезавтра с утра. Я скажу матери, что пошла с классом на демонстрацию. В девять на том же месте.

— Ну пока, красивая. Целую, — сказал Генерал, но не поцеловал, а хмыкнув, добавил:

— В ротик.

Таня расхохоталась.

Только бы не показать смущения, только бы не покраснеть! Теплая волна поднялась в ней, заколотилось сердечко. До первых петухов тыкалась носом в подушку, ворочалась с боку на бок. Снова и снова вспоминала слова Генерала, и накатывала радость, сжимала горло. Не получалось ни расплакаться, ни рассмеяться, как перед ним.

По правде говоря, в доме Захаржевских давно уже не устраивали никаких семейных обедов, тем более больших. Зато возникла другая, условно говоря, традиция, которую Ада с Таней и называли «Большим семейным обедом». Каждое второе воскресенье и иногда по праздникам академика на сутки запирали в его комнатке при кухне, выставив туда, во избежание всяких осложнений, большой ночной горшок, а Никиту заряжали к каким-нибудь приятелям с ночевкой. Утром Таня помогала матери готовить всякие вкусности и накрывать на стол. А часам к четырем начинали приходить Адины друзья — элегантные, хотя и пожилые, в Таниных глазах, мужчины, нередко с молодыми красивыми женщинами. Это были веселые, интересные люди — артисты, коллекционеры, художники, юристы, ученые. Они рассказывали всякие смешные истории, громко смеялись. Громче и заразительнее всех смеялась Ада. Тане нравилось бывать в их компании, слушать, запоминать. Лишь немногих новичков вгоняли в неловкость вопли академика, время от времени доносившиеся из его конуры. После обеда, если друзья приезжали с женщинами, устраивались танцы, а если без женщин — то со стола сдергивалась скатерть, подавался кофе с коньяком и начинался картеж. Причем всегда находился кто-то лишний, который с удовольствием помогал Аде мыть посуду. А Таня предпочитала оставаться в комнате и следить за игрой. Она мало что понимала в самих играх — а играли гости в преферанс или в покер, — но ей нравились их сильные страсти. Таня смеялась. Уж больно весело было наблюдать столь крутовареные эмоции. А главное, на чем?

Играли-то на спички. Будто каждая и вправду червонец весила. А то еще и, мухлевали. Катал, как правило, ехидно сдавала игрокам она. Что тут начиналось!

Сегодня незаметно закозлила дядю Коку Адочке. Та надулась, сквозанула на кухню.

Следом кинулся воздыхатель.

Обычно к половине двенадцатого Ада загоняла Таню спать, поспешно целуя дочку в щеку и приговаривая:

— Доченька, сегодня дядя Кока у нас переночует. Ему ехать очень далеко.

— Конечно, Адочка, — сонным голоском отзывалась Таня и закрывала глазки.

В это же время расходились гости. Дядя Кока демонстративно укладывался в Никитиной комнате, но для Тани давно уже не составляло никакой тайны, что, выждав для порядку полчасика, он перебирался в гостиную, где, разложив широкий «трехспальный» диван, его ждала Ада.

Эту квартирку из трех полноценных комнат и полутемной людской Захаржевские получили взамен казенной семикомнатной, по штату положенной директору. Было это в середине шестидесятых, когда академика за полную научную замшелость и стремительно прогрессирующее слабоумие отстранили сначала от руководства институтом, а потом — и от научной работы вообще. Несколько лет академик еще появлялся в институте с толстым портфелем, набитым какими-то бумажками, и выступал на каждом Ученом совете, вещая всякую чушь, но потом его перестали пускать в институт, а вскоре он и сам забыл туда дорогу, выходя только во двор, и то под наблюдением Никиты или Ады.

Однако звание академика и соответствующее этому званию денежное довольствие за Всеволодом Ивановичем сохранили, как и полагается, пожизненно. Этих денег хватало на содержание семьи, и, насколько понимала Таня, именно поэтому Ада и держала при себе старика, не сдавала в психушку или дом престарелых насовсем.

Тогда, наверное, пришлось бы отдавать все жалованье академика государству — ведь он больше не будет членом их семьи. А Ада боится бедности и поэтому только на два-три месяца в году — на сколько возьмут — определяет старика в какую-нибудь клинику. Или Никитки стеснялась. Тот-то со старым идиотом как с писаной торбой носился. А Таня так и не научилась воспринимать академика как отца, и он всегда казался ей чужим и мерзким стариком, к которому возможно испытывать только одно чувство — брезгливость.

Перед свиданкой долго крутилась у зеркала, не зная, что сварганить из волос. И так зачешет, и эдак заколет.

— Ты что там вертишься? — удивилась Ада. — Или собираешься куда?

— Так, ненадолго… — Застигнутая врасплох, покраснела до кончиков ушей.

Ада не заметила. Таня шмыгнула от ее глаз в ванную. Отдышалась маленько.

«Нет! Так не пойдет!» — решительно заявила своему отражению в зеркале. Села на краешек стиральной машины и давай придумывать, как подойдет и что скажет. Все оказалось проще, без излишних придыханий. Голос не сорвался, трепета он не заметил.

— Здорово, красивая!

— Привет, мой Генерал!

— Что у нас сегодня по плану? Опять киношка?

— Пойдем к тебе?

— Ты вправду хочешь?

— Да.

И вновь по проспекту, только уже вдвоем, по следам праздничных колонн, отправившихся ранним промозглым утром в неблизкий путь до Дворцовой. Только путь Тани и Генерала скоро разошелся с маршрутами колонн. Они сели в полупустой автобус и через полчаса подъехали к невзрачному многоэтажному дому, стоящему на кривоватой улочке в другом районе.

Они вошли в подворотню, потом еще в одну и на третьем дворе увидели совсем уже неказистую развалюху. Прямо на них смотрел пустой дверной проем.

— Вот он, мой дворец, — с принужденной веселостью показал Генерал.

— Я думала, ты живешь где-то рядом с нами.

— А зачем?

Войдя вслед за Генералом в проем, Таня увидела стены с облупленной штукатуркой, лестницу с кривыми ступеньками и содранными перилами, щербатые каменные плиты, лишь местами прикрывавшие земляной пол, во всю длину которого зачем-то тянулась глубокая траншея. Через траншею была перекинута доска.

Обстановка подстегивала любопытство. Ее фантазия разыгралась.

Генерал бережно взял Таню за руку и перевел по доске.

Когда они поднялись на один марш. Генерал сказал:

— Подожди меня тут.

Он поднялся на второй этаж и три раза стукнул в дверь, обтянутую рваным черным дерматином, что-то отрывисто сказал и вошел в открывшуюся дверь. Потом высунулся и жестом подозвал Таню, приложив указательный палец другой руки к губам.