Затонувший ковчег - Алексей Варламов Страница 5

Бухаряне шли торжественно и неспешно. Только к полудню процессия с хоругвями, иконами, крестом вышла из леса и стала спускаться с гряды. Впереди шествовали старец Вассиан и иные белобородые красивые старики, за ними мужчины помоложе, подростки мужеского полу, следом старухи, женщины средних лет, молодицы в белых платках и нарядных одеждах, дети, и все они стройно и истово пели. Иные из леспромхозовских женок заохали, стали кланяться и падать на колени, осуждая тех, кто выказывать свои чувства прилюдно стеснялся или же чувств таких не испытывал. Но большинство, что делать и как вести себя, не знало и попросту выбрало местечко в некотором отдалении. У сосны крестный ход остановился. Бухаряне встали полукругом, отдельно женщины, отдельно мужчины, и начали служить благодарственный молебен своей мученице за чудесное избавление отроковицы Марии. Служили долго и обстоятельно. Народ утомился и начал здесь же праздновать на свой лад, кое-кто из мужичков отошел в сторонку и неспешно закурил, пошла по рукам бутылка, послышались матерные переборы, на охальников шикали, но без успеха — среди зрителей началась перебранка, молодежь расшумелась, и мирские парни начали жадно разглядывать скитских дев, а леспромхозовские девицы глупо хихикать и строить глазки всем подряд. Бухаряне, однако, не обращали на эти шуточки внимания и не делали никаких попыток отогнать нечестивцев. Постепенно большая часть пришедших потеряла интерес и к сосне, и к молящимся, но к тому моменту, когда наиболее легкомысленные готовы были повернуть к дому и продолжать пьянствовать по избам, началось самое удивительное. Белобородый старец взял лопату и принялся копать. По толпе пронесся ропот, затем стало тихо, и тишина эта показалась странной при таком стечении народа — слышна была только лопата. Копал Вассиан недолго. Старца сменили мужчины помоложе, не прошло и получаса, как из скудной земли извлекли нечто, завернутое в промасленную холщовую ткань. Когда ткань развернули, то оказалось, что под нею скрывается довольно большой продолговатый ящик. Он напоминал по форме гроб и был чудесно изукрашен по сторонам изображениями святых. Ковчег открыли, бухаряне как по команде попадали ниц, и поверх их поверженных спин приблизившиеся зрители увидели человеческие останки. Одна из конечностей была зажата капканом. Мигом исчезли бутылки и стаканы, стихли шуточки и затушены были все сигареты. Теперь уже и верующие, и неверующие, потомки раскольников и переселенцев, коммунисты и передовики производства — весь «Сорок второй», пораженный, стоял и молчал. Старец облобызал мощи и бережно закрыл ковчег. После новых томительных песнопений, во время которых никто не двинулся с места, крестный ход потянулся длинной вереницей на древнее кладбище. Прочий же народ в безмолвии разошелся по домам, и в этот день пили в поселке меньше обычного. Не было ни пьяных драк, ни скандалов, коими, как правило, заканчивались все большие и малые революционные и церковные празднества. Машу Цыганову и ее непутевую мамашу со всех сторон обступили сведущие старухи: — Богом твоя девка отмечена. Уберегла ее Евстольюшка, смиловалась и взяла под свой покров. Отдай девку в скит. Отмолит грехи твои. — Ну вот еще! — фыркнула Шура, но под сердцем у нее недобро засосало, и перемешались в голове странное позднее зачатие, свинья Машка, дитя не тронувшая, молния эта. Все же по-крестьянски расчетливая Цыганиха заколебалась, что будет выгоднее: лишние килограммы грибов и ягод или же душевное спасение? И выбор остановила на мирском, рассудив, что о душе можно будет позаботиться позднее. Однако Машина жизнь переменилась, к ней ходили теперь всякий раз, когда случалась большая или маленькая беда, и она почувствовала себя в родном поселке непривычно и не знала, что отвечать просившим о помощи людям. А так как церкви в «Сорок втором» не было и некому было разъяснить темным бабкам их суеверие, строго по-пастырски отчитать и наложить епитимью, за дело взялся давний и заклятый оппонент Бухары, уже много лет в одиночку с ней воюющий, — директор леспромхозовской школы Илья Петрович. Тот самый, кому выпало быть свидетелем чуда и который в день обретения мощей неожиданно почувствовал себя совершенно здоровым.

Глава III. Святители и просветители

Илья Петрович был, вероятно, единственным на весь «Сорок второй» человеком, приехавшим в поселок добровольно. Выпускник московского пединститута, он сам выбрал отдаленную школу, где имелась вакансия учителя физики. По приезде оказалось, что не заняты также вакансии других учителей-предметников и директора. Молодому педагогу предложили временно сделаться местным Ломоносовым и целиком возглавить обучение в школе. Илья Петрович взвалил эту ношу и уже семь лет ее на себе волок. К той поре, когда произошла история с Машей Цыгановой, директору было чуть больше тридцати, но выглядел он старше своих лет, быть может, потому что одиноко и нелюдимо жил на казенной квартире при школе. Широкоплечий, рослый, но как-то неладно скроенный, он внешне напоминал скульптуру, которую попытался высечь из цельной каменной глыбы незадачливый мастер. Тесал, тесал, да, так и не доделав или отчаявшись обработать неподатливый материал, бросил как есть. Директор вел жизнь, совершенно недоступную пониманию посельчан. Он не пил водку, не курил и не ругался матом, но зато выписывал массу журналов и газет, о которых в «Сорок втором» не слышали, а когда ездил в район, то привозил оттуда всякий раз несметное количество книг. Известно было также хотя Илья Петрович факт этот не афишировал и даже как будто немножко стеснялся, но в маленьком поселке попробуй что-нибудь скрой — что время от времени отсылал он в редакции московских и ленинградских журналов объемные бандероли и некоторое время спустя получал в ответ тоненькие письма, надолго погружавшие его в печаль. Родители его побаивались, дети обожали. Несмотря на грозную внешность, они чувствовали в нем необыкновенную доброту. К тому же знал он так много интересного и так здорово умел об этом рассказывать, что самые отпетые лентяи и хулиганы на его уроках смиренно сидели, слушая поразительные истории о великих открытиях, далеких землях, полетах в космос, роботах, компьютерах, освоении Севера и прочих достижениях постаревшего человечества. На каникулы он уходил с учениками в лыжные, пешие и водные походы по тайге и порожистым рекам. Он возил детей на экскурсии в большие и малые города, показывал им музеи и выставки и старался сделать все, чтобы его воспитанники по причине отдаленности их малой родины не чувствовали себя брошенными или в чем-то ущемленными. Одно время Ильей Петровичем интересовались местные власти и предлагали поменять Богом забытое поселение на работу в роно или даже в райкоме партии, намекая на то, что при его данных он мог бы сделать карьеру партийного работника. Но директор все посулы отклонил и продолжал заниматься тем, что считал главным делом жизни. Польза от него в «Сорок втором» была огромная, и не только потому, что он учил детишек. В эпоху массовой радио- и телефикации Илья Петрович был единственным человеком на сотни километров вокруг, умевшим чинить бытовую технику. Потерять его жители страшно боялись и, чтобы понадежнее привязать молодого да к тому же непьющего мужчину, не раз пробовали женить, но Илья Петрович не поддавался. На танцы он не ходил, в кино не бывал, дружбу почти ни с кем не водил, а когда его спрашивали, собирается ли он обзаводиться семьей, шутливо отвечал, что невеста его еще не подросла. И по своей загадочности, и по влиянию на умы посельчан он вполне успешно конкурировал с бухарянами. Но, поскольку двум медведям в одной берлоге не ужиться, Илья Петрович вскоре по приезде в «Сорок второй» объявил диссидентам беспощадную войну. Поначалу сама мысль, что в его просвещенное время существуют не просто люди, подверженные религиозным предрассудкам, но настоящие фанатики, не признающие электричества, медицины, брезгающие пить и есть из той же посуды, что и все смертные, его удивила и позабавила. Но, когда узнал, что несколько десятков детишек, вместо того чтобы слушать про Джордано Бруно, Галилея, Коперника, Ломоносова и Эйнштейна, проводят дни и ночи в тупых молитвах, Илья Петрович почувствовал себя лично задетым. Он поклялся, что не уедет из «Сорок второго» до тех пор, пока хоть один ребенок в Бухаре останется неграмотным. Однако все его попытки с наскоку взять сектантскую цитадель и доказать упрямцам, что Бога нет, а их Бога нет вдвойне, оказались безрезультатными. Из Бухары Илью Петровича, невзирая на его директорский авторитет, вытолкали взашей, пригрозив спустить собак, если он хоть раз еще приблизится к ограде скита. Он ушел, сопровождаемый взглядами двух людей — приземистого, тощего мужичка-келаря и высокого, худощавого старца. Эти две пары глаз, особенно Вассиановы, впоследствии долго преследовали Илью Петровича. Взгляд келаря ничего, кроме ненависти, не выражал, но глаза старца поразили директора каким-то нездешним, невиданным одиночеством. Выражение это, впрочем, промелькнуло только на мгновение, Вассиан отвернулся, и Илье Петровичу пришлось несолоно хлебавши идти домой. Потерпев неудачу добиться своего добром, педагог призвал на помощь начальство. Но, к его удивлению и возмущению, в том месте, где, казалось бы, по долгу службы давно должны были принять соответствующие меры, к его действиям отнеслись неодобрительно.