Крошка Доррит. Книга первая - «Бедность» - Чарльз Диккенс Страница 4

Кавалер де ла Мажолэн!

Придворных рыцарей краса,

Нет его веселей!

Это заставило тюремщика остановиться, пройдянесколько ступенек, чтобы девочка могла дослушать песню и повторить припев,пока она и певец еще видели друг друга. Но вот ее головка скрылась из виду,исчезла и голова тюремщика, и только детский голосок слышался до тех пор, покане хлопнула внизу дверь.

Жан-Батист еще постоял у решетки,прислушиваясь к медленно угасавшему эхо — в тюрьме даже эхо звучало глуше исловно отставало в изнеможении; но он мешал господину Риго, и тот пинком ногиотогнал его на прежнее место в темный угол камеры. Маленький итальянец как ни вчем не бывало уселся снова на каменный пол (видно было, что ему не привыкатьстать к этому) и, разложив перед собой три ломтя черствого хлеба, принялсягрызть четвертый с таким азартом, как будто побился об заклад, что расправитсяс ними в самое короткое время.

Быть может, и текли у него слюнки при взглядена лионскую колбасу и на заливное из телячьих ножек, но эти пышные ястванедолго щекотали его аппетит своим видом. Мысли о председателе и о суде непомешали господину Риго умять все дочиста, после чего он тщательно обсосалпальцы и вытер их виноградным листом. Допивая из бутылки вино, он оглянулся насвоего собрата по заключению, и усы его вздернулись кверху, а нос загнулсякнизу.

— Как твой хлеб, хорош ли на вкус?

— Суховат немного, да приправа выручает, —отвечал Жан-Батист, подняв свой нож.

— Какая такая приправа?

— А я, видите ли, умею по-разному резать хлеб.Вот так — будто дыню. Или вот так — будто жареную рыбу. Или так — будто яичницу.Или еще так — будто лионскую колбасу. — При этих словах Жан-Батист ловкоорудовал ножом, не забывая в то же время работать челюстями.

— Держи! — крикнул ему господин Риго. — Пей!Допивай до конца!

То был не слишком щедрый дар — вина в бутылкеосталось лишь на донышке — но синьор Кавалетто принял его с благодарностью;проворно вскочив на ноги, он подхватил бутылку, опрокинул ее себе в рот ипричмокнул губами от удовольствия.

— Поставь бутылку туда, где стоят остальные, —сказал Риго.

Маленький итальянец исполнил приказание, апотом с зажженной спичкой наготове встал возле Риго, который свертывал себепапиросы из нарезанной квадратиками бумаги, доставленной ему вместе с табаком.

— Вот тебе! Можешь выкурить одну!

— Тысяча благодарностей, патрон! — отозвалсяЖан-Батист на языке своей родины и со всей горячностью, свойственной ее сынам.

Господин Риго закурил, спрятал остальной запаскурева в нагрудный карман, лег на скамью и вытянулся во весь рост. Кавалеттосидел на полу и мирно попыхивал папиросой, обхватив руками колени. Какая-тонепонятная сила, казалось, притягивала взгляд господина Риго к тому местечку наполу, где Кавалетто, чертя план, останавливал свой большой палец. Итальянец,подметивший это, несколько озадаченно следил за направлением его взгляда.

— Что за гнусная дыра! — сказал господин Риго,прерывая затянувшееся молчание. — Ничего не видно даже при свете дня. Впрочем,разве это свет дня? Это свет прошлой недели, прошлого месяца, прошлого года!Взгляни, какой он слабый, тусклый!

Дневной свет попадал в камеру как быпроцеженным через квадратную воронку окна на лестнице — окна, в которое нельзябыло увидеть ни кусочка неба, да и ничего другого тоже.

— Кавалетто! — сказал господин Риго, отводяглаза от этой воронки, к которой они оба невольно обратили взгляд после егослов. — Кавалетто, ведь ты знаешь, что я — джентльмен?

— Как не знать.

— Сколько времени мы находимся здесь?

— Я — завтра в полночь будет одиннадцатьнедель. Вы — нынче в пять пополудни будет девять недель и три дня.

— Видел ли ты хоть раз, чтобы я утруждал себякакой-нибудь работой? Подмел бы пол, или разостлал тюфяки, или свернул тюфяки,или подобрал рассыпавшиеся шашки, или сложил домино, или вообще палец о палецударил?

— Ни разу!

— А пришло ли тебе хоть раз в голову, что мнебы следовало взяться за какую-нибудь работу?

Жан-Батист энергично замахал указательнымпальцем правой руки, что является самой сильной формой отрицания в итальянскойречи.

— Нет! Стало быть, ты, как только увидел меняздесь, сразу же понял, что перед тобой джентльмен?

— Altro! — воскликнул Жан-Батист, закрыв глазаи энергично тряхнув головой. Слово это в устах генуэзца может означатьподтверждение, возражение, одобрение, порицание, насмешку, упрек, похвалу и ещеполсотни других вещей; в данном случае оно примерно соответствовало нашему «Ещебы!», но только учетверенному по силе выражения.

— Ха-ха! Что ж, ты прав! Джентльменом я был,джентльменом остался и джентльменом умру. Это мое ремесло — быть джентльменом.Это мой козырь в игре, и, громы и молнии, я намерен ходить с него до самогоконца.

Он сел и воскликнул с победоносным видом:

— Вот я каков! Слепая прихоть судьбы забросиламеня в одну камеру с ничтожным контрабандистом, с жалким беспаспортнымоборванцем, которого полиция сцапала за то, что он дал свою лодку другим такимже беспаспортным оборванцам, собиравшимся удрать на ней за границу. И что же, —он тотчас чутьем угадал во мне джентльмена, даже здесь, в этой гнусной дыре,при этом гнусном освещении. Здорово! Черт возьми, мои козыри остаются козырямипри любой игре.

Снова его усы вздернулись кверху, а носзагнулся книзу.

— Который теперь час? — спросил он, облизнувпересохшие губы, и бледность его лица не вязалась с деланным весельем тона.

— Скоро половина первого.

— Отлично! Осталось совсем немного доназначенного свидания джентльмена с председателем суда. Слушай! Хочешь, ярасскажу тебе, в чем меня обвиняют? Другого случая не будет, потому что я сюдауже не вернусь. Одно из двух: меня либо выпустят на свободу, либо отправятбриться. Ты знаешь, где у них спрятана бритва.

Синьор Кавалетто вынул папиросу изо рта, и намиг обнаружил большее волнение, чем можно было ожидать.