Белое танго - Дмитрий Вересов Страница 4

— Никиту не забудь до дому довезти. А то он совсем расклеенный, сам не доберется.

— А как же. — Рафалович с некоторой брезгливостью посмотрел на кресло в углу вестибюля, где развалился, громко храпя и неаппетитно орошая слюнями коричневый в голубых бабочках пиджак, Никита Захаржевский, ныне более известный как Люсьен Шоколадов. В соседнем кресле ссутулившись сидел Иван Ларин, потерянный и как-то особенно неуместный здесь в своих латаных брючках и нелепой майке с надписью «Инрыбпром». — Иван, может и тебя заодно подбросить?

— Спасибо, Леня, я сам. Пройтись хочу. Да и плащик в номере забрать надо. Я поднимусь, ты не жди меня.

— Ты позвони непременно, — сказал Рафалович, пожимая Ивану руку. — Визитку мою не потерял?

— Нет вроде.

— Ну, возьми еще одну. Запомнил, что я про наше рекламное бюро рассказывал?

Иван кивнул.

— Предложение вполне реальное. Ты особо-то не затягивай. Денька через два-три позвони, не позже.

— Спасибо, Леня, — пробормотал Иван и поспешно зашагал в направлении лифта.

За поворотом послышался его задрожавший голос:

— Поль, погоди, я с тобой. Плащик забрать…

Проводив Ивана взглядом, Рафалович чуть заметно кивнул. Из темного уголка вестибюля шагнул доселе незаметный детина в камуфляжной безрукавке. Рафалович подбородком указал на кресло, где пребывал в алкогольной прострации Захаржевский.

— Ну что, Витюня, — со вздохом сказал Рафалович. — Забирай это сокровище, раз уж людям обещали. Сядешь с ним рядом на заднее сиденье и следи, чтоб салон не заблевал.

— Есть, Леонид Ефимович! — отрапортовал Витюня, наклонился, подхватил Захаржевского под мышки, рывком поднял и без особых церемоний потащил к выходу.

…Кони резво рванулись врассыпную, и от злой мачехи остались кровавые клочки. Юный Дроссельмайер жизнерадостно отщелкивал бошки Мышиному Королю.

Задрав к небу острые рыжие морды, скорбно выли Анна с Марианной, навек превращенные в дворняжек. Забившись в самый дальний закуток Лабиринта истекал черной кровью смертельно раненный Минотавр… От тотального торжества добра Никитушка заплакал и проснулся. Было темно и страшно, и только в дверную щелку полоской лился свет. Никитушка, дрожа, встал, одернул мокрую рубашонку и пошел на свет.

За свет он принял полумрак — синевато мерцал ночник над входной дверью, да на полу возле бабушкиной комнаты подрагивал красноватый ромбик. Там скрипело, и тихо поскуливал кто-то маленький.

— Собачка, — прошептал Никитушка. В доме не было собачки. Зато появился новый ребенок — маме в больнице выдали. А Никитушке сказали, что теперь у него есть сестричка. В бабушкиной комнате вякнуло; он толкнул дверь…

Неровный багровый свет — и черный силуэт, сгорбленный над столом.

— Бабуска, бабуска, бабуска… — зачастил Никита, пятясь.

Бабушка выпрямилась, обернула к нему чужое, страшное лицо. Никитушка заплакал.

— Иди к себе, — чуть нараспев, сказала бабушка. — Нечего тебе тут…

— Сестьичка… — пролепетал малыш сквозь слезы.

— Иди, иди, — повторила бабушка. — Не сестричка она тебе. Никита закричал…

— Эй, чего развопился? — прогудел незнакомый голос, и чья-то рука сильно тряхнула Люсьена за плечо. Он вздрогнул и открыл глаза. На мгновение пробила жуть, но увидев впереди затылок Рафаловича, Люсьен моментально все сообразил и успокоился.

— Надо же, как набрался, — произнес он, искательно и игриво заглядывая в лицо сидящего рядом верзилы в безрукавке.

Верзила буркнул что-то неразборчивое и отвернулся.

— Это вы меня домой везете, что ли? — спросил Люсьен в затылок Рафаловича и, не дождавшись ответа, продолжил:

— Классная у тебя тачка!

— Какая есть, — не оборачиваясь, бросил Рафалович.

— А я вот свою у гостиницы оставил. Как бы не случилось чего…

— Проспишься — заберешь. Ничего с ней не случится.

— Адрес-то мой как узнали? Я сказал?

— Татьяна дала.

— Татьяна? А откуда… Впрочем, да, она же мне открытку… Нет, все-таки молодец Танька, собрала всех, через столько-то лет. Теперь надо бы почаще встречаться…

Рафалович неопределенно хмыкнул.

— А славно посидели, да? Я как Поля увидел, живого, так прямо обомлел.

Рафалович промолчал. Люсьен вздохнул, зажмурился и выпалил:

— Слушай, Ленька выручи, а? По старой дружбе? У меня, понимаешь, деньги украли. Я отдам, честное слово. Мне скоро заплатят, я сразу… Это ж для тебя не сумма, а? Тысячу баксов?

Рафалович молчал. «Понтиак» плавно и тихо полз по Николаевскому мосту.

— Ваньке-то ты сам предложил, — с обидой продолжил Люсьен. — А он книжки публикует, квартира у него своя есть…

— Сережа, — не дослушав, обратился Рафалович к шоферу. — Завезешь меня в офис на Конногвардейском, подъедешь ровно в восемь. Потом подкинешь этого фрукта на Галерную. Витюня, а ты до дверей его проводишь и выдашь пятьдесят долларов из моих.

— Ясно, Леонид Ефимович, — отозвался гигант в безрукавке.

— Как это пятьдесят?.. — начал Люсьен, но Витюня так больно сдавил ему локоть своей железной клешней, что он охнул и замолчал…

(1971-1976)