От Сунь-Цзы до Стива Джобса. История стратегии - Брюно Жароссон Страница 9

Макиавелли освободил искусство политики от пут бессмысленной болтовни, которыми его пытались стреножить мораль, философия и религия. Отделавшись от добродетели в пользу virtù, политика и искусство власти обрели самостоятельность и сбросили с себя гнет религии, морали и философии, по отношению к которым всегда ощущали свою второстепенность.

Отсюда становится понятным возникновение в современных демократических обществах недоразумения, связанного с политикой и вызывающего постоянный дискомфорт. Большинство политиков признает себя последователями Макиавелли в том, что касается понимания места и роли в обществе политики, которую не следует смешивать с добродетелью. Да, они постоянно лгут, хитрят и лавируют, согласно правилам игры. Просто в демократическом обществе эта игра стала публичной.

Но народ, как правило, ждет от политиков именно добродетели, а не virtù. Народ оценивает политиков с точки зрения добродетели и осуждает хитрость, махинации и ложь. Игра в этих обстоятельствах приобретает двусмысленность, поскольку люди судят о вещах в соответствии с правилами, которые не являются реально законными. Примерно то же произошло бы, если бы футбольный матч арбитр стал судить по правилам регби, ежеминутно произвольно меняя их на баскетбольные или гандбольные. Три разные цели смешиваются, и невозможно определить, какая из них важнее: благо города, добродетель властителя или эффективность в завоевании власти.

Что касается Макиавелли, то он демонстрирует поразительную проницательность, называя политикой искусство завоевания и удержания власти. Только это и больше ничего.

В отличие от большинства традиционных сочинений, направленных на моральное воспитание правителей государства, которым предписывалось распоряжаться властью справедливо и добродетельно, Макиавелли заявляет, что власть не может быть добродетельной, если она неэффективна. Поэтому основной вопрос, на который отвечает «Государь», заключается не в том, «как правильно использовать власть в соответствии с нравственными нормами и христианскими добродетелями», а в том, «как добиться власти и удержать ее». Приписываемый Макиавелли цинизм – не более чем недоразумение. Цинизм – не в идеях Макиавелли, а в природе власти, в ее реальном содержании. Тот, кто претендует на добродетель, никогда не получит власть. Отсюда возникает другой вопрос: зачем волноваться о том, что он сделает с этой властью?

Чаще всего цитируют главы XVII и XVIII труда Макиавелли, якобы служащие доказательством аморальности автора: «Разумный правитель не может и не должен оставаться верным своему обещанию, если это вредит его интересам и если отпали причины, побудившие его дать обещание» ^[6]. Что это, апология лжи? Нет, всего-навсего констатация того факта, что мир вовсе не движим кантовским моральным императивом.

Правитель должен скрывать свои мотивы и идти на обман: «Надо быть изрядным обманщиком и лицемером, люди же так простодушны и так поглощены ближайшими нуждами, что обманывающий всегда найдет того, кто даст себя одурачить». Как заметил великий русский поэт Александр Пушкин: «Ах, обмануть меня нетрудно, / Я сам обманываться рад». Народная мудрость нашла выражение той же мысли в поговорке: «Обещанного три года ждут».

Акцентируя внимание на этих положениях, представляющихся очевидными, Макиавелли добился лишь того, что спор от существа проблемы перекинулся на частности. Многих современных политиков обвиняют в «макиавеллизме» за ту легкость, с какой они лгут гражданам или недоговаривают чего-то важного. Франсуа Миттерана даже прозвали Флорентийцем (прозрачный намек на Макиавелли), и французам надолго запомнились предвыборные дебаты в апреле 1988 г., когда на прямой вопрос своего соперника Жака Ширака («Вы можете, глядя мне в глаза, опровергнуть сказанное мной?») Миттеран ответил: «Я гляжу вам в глаза и все опровергаю».

Флорентийца во второй раз переизбрали на пост президента. Не исключено, что для достижения своей цели он использовал хитрость и обман, но это ровным счетом ничего не говорит нам ни о его политике, ни о том, что именно он собирался предпринять, добившись власти. Мы видели немало политиков, проявивших чудеса изобретательности ради того, чтобы прийти к власти, но понятия не имевших, что им с ней делать. На самом деле они и не хотели использовать власть, поскольку у них отсутствовали цели. Если это и макиавеллизм, то какой-то извращенный.

Бесспорно, Макиавелли дает ценные советы тому, кто мечтает не только получить власть, но и сохранить ее, и в этом смысле его смело можно назвать стратегом. Но ведь важно еще и применить власть, то есть как-то ее использовать. Поскольку для того, чтобы применить власть, ее прежде надо уметь удержать, то оба этих действия смешиваются в рамках одной стратегии. Стратегия – это именно искусство сохранения и использования власти. Впрочем, Макиавелли отнюдь не убежден, что единственной целью политика может быть сохранение власти. Ему вовсе не свойственно циничное стремление к наслаждению властью как таковой. Он призывает использовать власть во благо.

Кстати сказать, в описании Макиавелли власть не выглядит таким уж привлекательным занятием. Власть – это ежеминутная борьба, подразумевающая бдительность, труд, настороженность, риск и разочарование.