Лагуна. Как Аристотель придумал науку  - Арман Мари Леруа Страница 72

В таком виде анализ, однако, неполон. Аристотель может раскидывать свои сети условной необходимости настолько широко, насколько пожелает – но он должен дать и окончательное объяснение, почему одно животное обладает одним набором признаков, а другое – другим. Кажется, Аристотель часто этого не делает. Он редко заботится о том, чтобы четко обозначить главную, окончательную причину наличия у животного специфических признаков. Если он и упоминает ее, то вскользь. Однако когда он объясняет многообразие жизненных циклов, объяснения обоих типов – условные и окончательные – превосходно сочетаются. Аристотель пишет, что то, делает ли птица “вклад” в совершенствование своего тела или в размножение, зависит от ее bios – образа жизни. Хищным птицам, утверждает он, требуются сильные крылья, большие перья и массивные когти, чтобы охотиться. Куропаткам же и голубям, которые кормятся зерном и фруктами, ничего этого не нужно. Поэтому хищные птицы делают “вклад” в крылья и когти, а на продолжение рода отводят мало питательных веществ и, соответственно, производят мало яиц. Куропатки и голуби не “инвестируют” в крылья и когти, поэтому у них остается больше ресурсов и они откладывают много яиц.

Анализируя многообразие жизненных циклов животных, Аристотель использует качественные данные, чтобы указать всеобщие закономерности; отделяет причинно-следственные связи от случайных и рассматривает их как наилучший компромисс между физиологической необходимостью и телеологической – иными словами, между телесными потребностями и требованиями, которые предъявляет среда. Мне кажется, это наиболее полный и правильный анализ совместной работы любого набора частей тела, который был произведен Аристотелем. Он дает понимание, как в природе любого животного проявляется лучшая из доступных возможностей. Птицы и четвероногие, однако, воплощают лишь небольшую часть вариантов жизненных циклов. Лучше всего на вопрос, почему животные размножаются так, а не иначе, Аристотель отвечает, рассуждая о рыбах.

84

Теофраст пишет, что лето приносит с собой розовый лихнис, гвоздики, лилии, лаванду широколистную, сладкий майоран и дельфиниум, который называ- ют еще “печаль”. Он бывает двух видов: у первого цветки как у шпорника, а у второго белые, и его принято приносить на похороны. Затем цветут ирис и мыльнянка, которая, по словам Теофраста, имеет красивые цветки, но не пахнет.

Так начинается лето. К концу июля острова в Эгейском море выжжены и пустынны. В оливковых рощах цикады призывают партнеров. Пожарные автомобили курсируют по сосновым лесам. (Теофраст говорит, что лес в Пирре сгорел, а потом вырос; несомненно, с тех пор это происходило еще много раз.) Реки, впадающие в Лагуну, мелеют. Река Вуварис течет всегда, но даже ее бурные воды становятся застойными, а водопад в Пессе еле струится. Речная кефаль становится добычей цапель с клювами длинными, как рапиры, а ужи находят убежище в иле лимана. Водяные черепахи притворяются камнями. Фригана – колючие кустарники, покрывающие вулканический западный берег, еще совсем недавно мягкие, многоцветные и ароматные, – превращается в убогий потрепанный покров из хрупких шипов.

Когда землю иссушает солнце, море будто покрывается восковой пленкой. Летний ветер со стороны моря, который местные жители называют boukadora (“ветер, направленный внутрь”), вспенивает воды Лагуны. В глубинах Каллони размножаются “саморождающиеся” организмы. Но никто не ест полных семени мидий и устриц (гонады морских ежей – другое дело): сейчас пора рыбы, особенно сардин. Обычно сардин едят солеными, из них готовят sardeles pastes, но сейчас их нужно есть свежими. Аристотель говорит, что летом рыба приходит в Лагуну на нерест. Если он имеет в виду сардин, то прав он лишь отчасти. Они действительно приплывают из открытого моря – но мальками. Каллони служит им не нерестилищем, а яслями. К августу они подрастают, крепнут и отправляются на настоящие нерестилища в Эгейском море. Проплывая сквозь узкое устье, они встречают на пути стену сетей, и их вытаскивают тоннами.

Аристотель, разбирая жизненные циклы птиц и четвероногих, весьма проницателен, но не учитывает один фактор, который эволюционные биологи считают ключевым в формировании сценария индивидуального развития: повозрастной коэффициент смертности. Его наличие предполагает, что риск смерти наиболее высок для молодых и взрослых особей. Рассуждая о рыбах, Аристотель кое-что упускает. Он утверждает, что задача рыб – быть очень плодовитыми. Конечно, эта задача любого существа (кроме самовозникающих), но для икромечущих рыб с высоким уровнем детской смертности она особенно важна: “Большинство эмбрионов в отложенных икринках разрушается, и это является причиной того, что рыбы производят многочисленное потомство. Природа использует число, чтобы победить разрушение”.

У икромечущих рыб множество приспособлений для производства многочисленного потомства. Самки крупнее самцов и за счет этого способны нести в себе всех зародышей. Чтобы показать, как это необходимо, Аристотель приводит в пример некоторых маленьких рыбок с матками, которые выглядят как сплошная масса яиц. Кроме этого, он упоминает belone – тот почти лопается от давления яиц изнутри. Под belone Аристотель подразумевает морскую иглу, которая обитает на дне Лагуны в зарослях зостеры и держит икру до вылупления в выводковой сумке ^[168]. Еще и поэтому обычно икринки “достигают совершенства” – оплодотворяются – лишь после того, как выметаны. Если бы они “достигали совершенства” внутри тела рыбы, им не хватило бы там места. Яйца рыб, как правило, малы, но после оплодотворения эмбрион, а затем личинка растут очень быстро, чтобы “от замедления роста во время развития род их не погиб”. В конце концов, некоторые рыбы, такие как glanis (аристотелев сом), заботятся о потомстве, не допуская, чтобы его съели.

Чтобы компенсировать высокую смертность эмбрионов и личинок, икромечущие рыбы располагают целым набором взаимосвязанных приспособлений: высокая плодовитость, мелкие икринки, половой диморфизм (самки крупнее самцов), “птенцовое” развитие, быстрый рост и забота о потомстве. Тем селахиям (акулам), для которых характерно живорождение, не нужна сверхвысокая плодовитость: их молодь имеет крупные размеры и при рождении относительно хорошо развита, а значит, у нее “выше шансы избежать уничтожения”. В начале книги я упомянул, что ученые, специализирующиеся на естественных науках, отнимают хлеб у историков, стремясь изучать источники и искать в них собственные теории. Еще рискну сказать, что ученый способен заметить детали, которые работающий с античными источниками историк мог упустить. Фрагменты у Аристотеля, в которых он освещает вопрос, почему у четвероногих, птиц и рыб сильно разнится размер выводка, представляют собой как раз такой случай. Насколько я могу судить, ни в одной из посвященных Аристотелю работ эти фрагменты не рассматривались. Тем не менее, любой эволюционный биолог, читая “О происхождении животных”, обратит на них внимание. Они затрагивают теорию жизненных циклов, которая относится к адаптационизму и в рамках которой в качестве универсальной ценности рассматривается репродуктивный успех. Более того, анализ у Аристотеля имеет очень узнаваемую структуру. Как и у современных ученых, рассматриваются решения, которые животные находят, чтобы приспособиться к неожиданным изменениям окружающей среды, и объясняется, как “телесная экономика” определяет форму, в которой воплощаются эти решения. Современные теории, конечно, выражены в виде уравнений, но это исключительно вопрос подачи материала. Есть и другие, более глубокие различия (о которых мы поговорим подробнее). Интересно следующее: придает ли Аристотель этому анализу такое же большое значение, какое мы придаем его аналогу? Я думаю, да, поскольку в конце объяснения многообразия организмов он утверждает, что конечная цель и главное желание любого создания – размножиться: цикл должен воспроизводиться снова и снова. Так считал Аристотель. Так считаем и мы.