Когда мы перестали понимать мир - Бенхамин Лабатут Страница 7

Когда началась Первая мировая война, Карлу Шварцшильду было за сорок, и он руководил самой авторитетной обсерваторией в Германии – его вполне могли освободить от службы. Однако астроном был человеком порядочным и любил свою страну; как и тысячам других немецких евреев, ему не терпелось проявить патриотизм. Он пошел на фронт добровольцем, не слушая ни советов друзей, ни предостережений собственной жены.

Понюхать пороху и на собственной шкуре ощутить все ужасы современной войны астроному довелось не сразу; сначала он будто помолодел – так на него подействовал дух товарищества на фронте. После первого развертывания батальона Карл нашел способ улучшить прицел танка, хотя его об этом никто не просил. Оптику он собирал в свободное время, с тем же энтузиазмом, с каким когда-то соорудил свой первый телескоп. Казалось, репетиции и маневры, в которых он участвовал несколько месяцев во время учений, вернули ему неуемное детское любопытство.

В детстве Карл был одержим светом. В семь лет он разобрал отцовские очки, свернул газету в трубу и вставил туда стекла. С помощью этого самодельного телескопа он показывал брату кольца Сатурна. Ночи напролет мальчик смотрел на небо, даже если его затягивали облака. Увидев, как сын вглядывается в черный небосвод, отец с тревогой спросил, что он там высматривает. Карл ответил: за облаками прячется звезда, которую может видеть только он.

С тех пор как маленький Карл научился говорить, он говорил только о звездах. Стал первым ученым в семье коммерсантов и художников. В шестнадцать лет Шварцшильд опубликовал исследование об орбитах звезд бинарной системы в престижном журнале по астрономии Astronomische Nachrichten. Ему не было и двадцати, когда он описал эволюцию звезды с момента возникновения в виде облака газа до катастрофического взрыва, а также изобрел систему измерения яркости звездного света.

Шварцшильд твердо верил: математика, физика и астрономия – единая область знаний, которую необходимо понимать как одно целое. Он знал: Германия способна превратиться в цивилизацию, подобную Древней Греции, но для этого нужно поднять науку на ту же высоту, какой уже достигли немецкое искусство и философия. Ведь только «посмотрев целостно, как смотрят святые, безумцы или мистики, можно разгадать устройство Вселенной».

У маленького Карла были близко посаженные глаза и большие уши, нос-пуговка, тонкие губы и острый подбородок. У сорокалетнего Шварцшильда был высокий и гладкий лоб, редкие волосы, залысины на висках, глубокомысленный взгляд и озорная улыбка, которую астроном прятал за имперскими усами, густыми, как у Ницше.

Родители отдали его в еврейскую школу, где он испытывал терпение раввинов, задавая всевозможные вопросы, на которые никто не мог ответить. Что означает стих из Книги Иова, в котором сказано, что Яхве «распростер север над пустотой и ни на чем подвесил землю»? На полях в тетради, рядом с задачками по арифметике, которые доводили до отчаяния одноклассников, Карл рассчитал равновесие жидких тел при вращении – он был одержим стабильностью колец Сатурна, которые то и дело рассыпались у него в кошмарах. Чтобы хоть немного утихомирить сына, отец заставил его посещать уроки фортепиано. В конце второго урока Карл открыл крышку пианино и отвязал струны, чтобы понять, как инструмент извлекает звук. Он прочитал книгу «Harmonice Mundi» Иоганна Кеплера, где говорилось, будто каждая планета, проходя вокруг Солнца, играет собственную мелодию, музыку сфер; ее не различает человеческое ухо, но способен расшифровать разум.

Шварцшильд никогда не переставал удивляться. В студенческие годы он наблюдал полное затмение с вершины горы Юнгфрауйох, и хотя астроном понимал, какие небесные движения вызывают этот феномен, ему всё равно не верилось, что такое маленькое небесное тело, как Луна, может погрузить всю Европу в непроницаемую темноту. «До чего удивителен космос и до чего капризны законы оптики и перспективы, – ведь даже маленький ребенок может одним пальцем закрыть Солнце», – писал он брату Альфреду, художнику из Гамбурга.

В докторской диссертации Шварцшильд рассчитал, как деформируются спутники из-за силы гравитации планет, вокруг которых они обращаются. Масса Земли вызывает «прилив» на поверхности Луны, подобный тому, что Луна вызывает на морях и океанах. Этот приливный горб высотой четыре метра распространяется по всей коре спутника. Из-за притяжения периоды вращения двух небесных тел синхронизируются идеальным образом: поскольку Луна затрачивает то же время на оборот вокруг собственной оси, что и на оборот вокруг нашей планеты, одна ее сторона всё время скрыта от наших глаз. Никто не видел другую сторону Луны с зарождения человечества вплоть до 1959 года, когда советский космический аппарат «Луна» впервые сфотографировал ее обратную сторону.

Когда Шварцшильд проходил практику в обсерватории Кюффнер, двойная звезда из созвездия Возничий над плечом у Ориона вспыхнула, как новая. Несколько дней она сияла ярче всех остальных небесных тел. Белый карлик из этой двойной системы проспал целую вечность, израсходовав запас топлива, но потом начал питаться веществом второй звезды, красного гиганта, и вернулся к жизни, пережив сильнейшую вспышку. Три дня и три ночи Шварцшильд провел без сна, наблюдая за звездой; он считал необходимым для будущего выживания нашего вида понять катастрофическую гибель звезд: если подобная звезда взорвется поблизости от Земли, то сотрет нашу атмосферу, уничтожая все формы жизни.

На другой день после своего двадцать восьмого дня рождения Шварцшильд стал профессором университета, самым молодым во всей Германии. Его назначили директором обсерватории Гёттингенского университета, хотя он отказался принимать христианство – не пошел на условия, необходимые для этой должности.

В 1905 году Карл Шварцшильд отправился в Алжир наблюдать полное солнечное затмение, но слишком долго смотрел на солнце и повредил роговицу левого глаза. Несколько недель ему пришлось носить повязку, а когда ее сняли, он заметил пятно размером с монету в две марки, которое не исчезало, даже когда он закрывал глаза. Врачи сказали, роговицу уже не вылечить. Друзья боялись, что ученый ослепнет и его карьера в астрономии закончится, но Шварцшильд отшучивался: мол, он пожертвовал одним глазом, чтобы другим видеть еще острее, в точности как скандинавский бог Один.

В тот год ученый публиковал одну статью за другой, будто старался доказать, что травма глаза никак не сказалась на его способностях, и работал как одержимый. Изучил лучистый перенос, исследовал равновесие солнечной атмосферы, описал распределение звездных скоростей и предложил механизм моделирования лучистого переноса. Его разум перескакивал с одной темы на другую, не в силах сдержаться. Английский астрофизик Артур Эддингтон сравнил Шварцшильда с главой отряда повстанцев: «он бросался туда, где его меньше всего ждешь, а сила его интеллекта не знала границ и охватывала все области знания». Коллег Шварцшильда тревожило то, с каким маниакальным азартом он относился к своей академической производительности, и его просили умерить пыл, опасались, что ученый быстро сгорит. Карл не слушал. Физики ему было мало. Он стремился к тому же знанию, которого искали алхимики; в работе его направляла необъяснимая жажда: «Я часто изменял небесам. Никогда мой интерес не сводился лишь к телам, расположенным в космосе, там, за Луной. Я шел по ниточкам, натянутым извне, в самые темные уголки человеческой души – ведь именно туда мы должны донести новый свет науки».