Моя семья и другие звери - Джеральд Даррелл Страница 69

С благородной честностью, совсем, на мой взгляд, непростительной, мистер Кралевский сообщил маме, что он уже научил меня всему, что сам знал. Настало время, сказал он, отправить меня куда-нибудь в Англию или Швейцарию, где бы я мог закончить образование. Подобные разговоры доводили меня до отчаяния. Я заявил, что хочу быть полуобразованным. Это даже лучше, если человек ничего не знает, тогда он удивляется всему гораздо больше. Но мама была тверда как сталь. Нам просто необходимо вернуться в Англию, пожить там с месяц, укрепить свое положение (что означало препирательства с банком) и потом уже решить, где я буду учиться дальше. Чтобы унять наш ропот и подавить сопротивление, мама сказала, что к этому следует относиться просто как к отпуску, приятному путешествию. И скоро мы опять вернемся на Корфу.

Уже упакованы ящики, сундуки, чемоданы, для птиц и черепах сделаны клетки, а собаки в своих новых ошейниках чувствуют себя как-то неловко и имеют виноватый вид. Последние прогулки по оливковым рощам, последние слезные прощания с многочисленными деревенскими друзьями, и вот уже вереница автомобилей медленно спускается с холма, напоминая, как заметил Ларри, похороны преуспевающего старьевщика.

Гора нашего имущества высится на таможне, а рядом стоит мама и гремит большой связкой ключей. Все остальные ждут на улице, под ослепительным солнцем, разговаривают с Теодором и Кралевским, которые пришли нас проводить. Появился таможенник и слегка ахнул, увидев пирамиду багажа, увенчанную клеткой, откуда на него со злорадством глядели Сороки. Мама нервно улыбалась и вертела в руках ключи. Вид у нее был как у контрабандиста, пытающегося провезти алмазы. Таможенник посмотрел на маму, потом на багаж, затянул потуже пояс и нахмурился.

— Это все ваше? — спросил он для полной уверенности.

— Да, да, все мое, — прощебетала мама, взмахнув ключами, — Надо что-нибудь открыть?

— Таможенник о чем-то сосредоточенно думал.

— Увасес новы одеста? — спросил он.

— Не понимаю, — сказала мама.

— Увасес новы одеста!?

Мама в отчаянии поискала глазами Спиро.

— Извините. Я не совсем уловила…

— Увасес новы одеста… новы одеста?

— Извините, никак не могу…

Таможенник остановил на ней сердитый взгляд.

— Мадам, — сказал он грозно и подался вперед, — вы говорите англиски?

— Да, да! — воскликнула мама в восторге, что поняла его. — Да, немножко.

От гнева таможенника ее спас своевременный приезд Спиро. Обливаясь потом, он ввалился в таможню, утешил маму, успокоил таможенника, объяснив ему, что у нас много лет не было никакой новой одежды, и, не успел никто глазом моргнуть, как багаж оказался на пристани. Затем Спиро взял у таможенника кусочек мела и собственноручно пометил весь багаж, чтобы в дальнейшем не было никаких недоразумений.

— Не говорю прощайте, а только до свиданья, — пробормотал Теодор, пожимая каждому из нас руку. — Надеюсь, вы снова вернетесь сюда… гм… очень скоро.

— До свиданья, до свиданья, — мягким голосом говорил Кралевский, подходя ко всем по очереди. — Мы с нетерпением будем ждать вашего возвращения. Бог ты мой, конечно! И пожелаю вам получше провести время в доброй старой Англии. Пусть это будет отпуск. Как раз то, что нужно!

Спиро молча пожал всем руки, а потом стоял и глядел на нас, нахмурив, как всегда, брови, и вертел в руках кепку.

— Ну, надо прощаться, — начал он, и голос его вдруг задрожал и осекся.

Крупные слезы выступили у него из глаз и градом покатились по морщинистым щекам.

— Честное слово, я не собирался плакать, — всхлипывал он, вздыхая всей своей могучей грудью. — Но я как будто прощаюсь с родными. Мне кажется, что вы моя родня.

Пока мы утешали Спиро, катеру пришлось терпеливо ждать. Потом, когда застучал мотор и лодка понеслась через темно-синие воды, мы не отрываясь глядели на своих трех друзей, стоявших на красочном фоне лепившихся по склону домишек. Теодор, прямой и стройный, с сияющей на солнце бородой, поднял свою трость, посылая нам грустное приветствие. Кралевский приседал, подскакивал и очень энергично махал рукой. Нахмуренный Спиро держал в руке носовой платок, то вытирая им слезы, то махая нам вслед.

Когда пароход вышел в открытое море и остров Корфу растворился в мерцающем жемчужном мареве, на нас навалилась черная тоска и не отпускала до самой Англии. Закопченный поезд мчался из Бриндизи в Швейцарию. Мы все сидели в безмолвии, говорить никому не хотелось. Вверху, на сетке для багажа, заливались в клетках зяблики, стрекотали и стучали клювом Сороки, временами Алеко издавал свой печальный крик. Внизу, у наших ног, храпели собаки. На швейцарской границе в вагон вошел ужасающе вышколенный чиновник и проверил наши паспорта. Он возвратил их маме вместе с небольшим листком бумаги, без улыбки поклонился и оставил нас с нашей тоской. Чуть позднее мама взглянула на заполненный чиновником бланк и застыла на месте.

— Вы только посмотрите, что он тут написал, — сказала она с возмущением. — Какой наглец!

Ларри взглянул на анкету и фыркнул.

— Это тебе в наказание за то, что ты уехала с Корфу, — сказал он.

На маленькой карточке, в графе «Описание пассажиров», аккуратным крупным почерком было выведено: «Передвижной цирк и штат служащих».

— Надо же такое написать! — все еще кипятилась мама. — Каких только чудаков нет на свете.

Поезд уносил нас к Англии.

1956 г.