На руинах нового - Кирилл Кобрин Страница 63

Утц – фамилия главного героя романа, он прожил долгую, сосредоточенную на одном увлечении жизнь, которая совпала с кошмаром, устроенным полдюжиной государств (и дюжиной народов) в Восточной и Центральной Европе в прошлом веке. Чтобы не испортить наслаждение тем, кто книгу еще не читал, больше ни слова о ее сюжете. Кроме одного: действие происходит в Праге, и начинается оно 7 марта 1974 года, впадая все время в далекую ретроспекцию: «За час до рассвета 7 марта 1974 года в Праге, в доме № 5 по Широкой улице, в своей квартире с видом на Еврейское кладбище, от второго, давно ожидаемого удара скончался Каспар Иоахим Утц. Три дня спустя в 7.45 утра его друг, д-р Вацлав Орлик, зажав в кулаке семь гвоздик (от намеченных десяти пришлось, увы, отказаться по финансовым соображениям), стоял у костела Св. Сигизмунда в ожидании катафалка. Д-р Орлик с удовлетворением отмечал первые признаки весны. Над липами, в саду через дорогу, кружили галки с веточками в клювах, а с черепичной крыши соседнего с костелом жилого дома время от времени сходили маленькие снежные лавины» ^[141]. То, как Чатвин описывает Прагу, – нет, то, как он ее рисует острозаточенным уверенным карандашом путешественника, можно сравнить с его описаниями Патагонии. Большинство деталей верны и изображены так, будто автор провел в этих краях всю жизнь. Однако некоторые элементы рисунка при ближайшем рассмотрении оказываются совершенно фантастическими; они следуют воображению, а не натуре. Если продолжить тщательное, шаг за шагом изучение деталей, то «реалистического» становится все меньше, а «придуманного» все больше – однако рисунок не теряет ни правдивости, ни убедительности. В этом прежде всего – особенность таланта Чатвина: он не придумывает миры, он их не описывает, он создает их во всех подробностях сразу, причем характер таких миров не имеет отношения к дихотомии «настощее versus ненастоящее». В общем, Прага в «Утце» убедительна настолько, что автор этих строк, когда-то проведший в этом городе более десяти лет и, по стечению обстоятельств, в данный момент сидящий за лэптопом в доме на улице Браницкой, район Прага 4, до сих пор видит ее чатвиновской, а не, скажем, гашековской, грабаловской или даже чапековской. Разве что домосед Кафка смог сказать об этом городе нечто более важное, нежели стальной кузнечик Чатвин.

Чатвин, хоть и создавал свои собственные миры, был всегда исключительно внимателен к тому миру, что называют «реальным». Здесь сказалось не только природное чутье, но и опыт работы арт-экспертом. Он сразу видит главное – по крайней мере, главное, то есть самое эстетически важное для себя. Чатвиновская Прага реальна в этом смысле: я узнаю́ дом, где жил Утц, костел, где его отпевали, даже мрачный и пышный ресторан, в котором повествователя угощали ватной чешской рыбой и кислым моравским вином. Есть, конечно, и другая Прага – нет, другие Праги, вроде бывшей слободы Браник, или панельных микрорайонов советского времени (чехи изобрели прекрасное словцо для таких домов: panelaky, «панела́ки»), или уже совсем невыносимой современной пригородной застройки для среднего класса, но настоящей для меня всегда останется эта: «От стоящего в подъезде мусорного бака исходил тяжелый дух гниющих капустных листьев. При нашем приближении из-под крышки бака выпрыгнула крыса. В квартире на втором этаже плакал ребенок, а кто-то разучивал „Славянские танцы“ Дворжака на расстроенном фортепиано. На площадке третьего этажа дверь одной из квартир распахнулась, и хозяйка высунулась посмотреть, кто идет. Я разглядел истеричное лицо в обрамлении ярко-рыжих кудряшек. На женщине был халат, расписанный огненно-красными пионами. Смерив нас негодующим взглядом, она остервенело хлопнула дверью.

– Эта женщина не в себе, – извинился за соседку Утц. – Когда-то она была знаменитой сопрано».

Чатвин провел в Чехословакии несколько месяцев в конце 1960-х годов – в составе археологической экспедиции, копавшей поселения древних кельтов. Скучая среди раскопов, он не раз ездил в Прагу; получается, что «Утц», этот роман про страсть арт-коллекционера, обязан своим существованием решению автора покинуть контору арт-коллекционеров и погрузиться в специальную, далекую от блеска область знания, которую раньше именовали «вспомогательной исторической дисциплиной». Собственно, все, что Чатвин написал, есть результат его странной археологической аскезы конца 1960-х; заманчиво обнаружить на его быстрых, даже несколько торопливых очерках обо всем на свете, которые он сочинял для глянцевых журналов в восьмидесятые, археологическую пыль. «Утц» сочинен именно в этот – поздний – период карьеры, через два года после того, как у Брюса Чатвина диагностировали СПИД. Благонамеренные дураки посмертно ругали его за то, что он не превратил свою смерть в назидательное шоу.

Прага описана множество раз: и местными авторами, и приезжими, от Гийома Аполлинера (в его новелле сам Вечный Жид прибывает в город на поезде, прогуливается по Старому городу, набивает желудок местным гуляшом, заливает пивом, посещает неизменный для Праги бордель) до ирландца Джона Бэнвилла и даже Умберто Эко. Лондон, город, в котором Чатвин чуть было не стал директором одной из самых богатых арт-институций мира, стал местом действия бесчисленных романов, рассказов, пьес, поэм и очерков, однако подавляющее большинство из них сочинены британцами, на худой конец, американцами. Я попытался перебрать в уме – безо всякого Гугла – кто из неанглоязычных описал Лондон. Шатобриан в «Замогильных записках». Если не ошибаюсь, Селин в «Смерти в кредит». Помню отличные письма из Лондона итальянца Томази ди Лампедузы, автора великого романа, который в СССР отчего-то назвали «Леопард». Ну и конечно, «Письма из Англии» Карела Чапека, чешского классика прошлого века, одного из самых умных и негромких писателей эпохи трескучего сюрреализма. Чапек был убежденным англоманом, либералом, идеальным гражданином. Он презирал политические крайности, особенно нацизм, оттого гитлеровцы перед оккупацией Чехословакии назвали его вторым по значимости своим врагом в этой стране. Убить Карела Чапека они не успели, он умер от болезни 25 декабря 1938 года; впрочем, нацисты отыгрались на брате писателя, художнике Йозефе Чапеке, который погиб в концлагере.

В середине 1920-х годов, в еще мирной Европе, только оправившейся от Первой мировой, Карел Чапек пишет из Лондона: «С ужасом вспоминаю тот день, когда меня впервые привезли в Лондон. Сначала меня везли в поезде, потом мы бежали по каким-то бесконечным застекленным залам, меня втолкнули в решетчатую клетку, походившую на весы для скота; но это был лифт, он спускался вниз по отвратительному бронированному колодцу; потом меня извлекли из клетки, и мы понеслись по извилистым подземным коридорам, – это было как страшный сон. Затем мы очутились в туннеле или канале с рельсами, с ревом примчался поезд, меня швырнули в вагон, и поезд полетел дальше; там стоял тяжелый, удушливый воздух, по-видимому, из-за близости преисподней. Потом меня снова вытащили из вагона, и мы бежали по новым катакомбам прямо к движущимся лестницам, которые грохочут, как мельницы, увлекая вверх стоящих на них людей. Говорю вам, это кошмар. Еще несколько коридоров и лестниц, и, несмотря на мое сопротивление, меня выволокли на улицу, где у меня душа ушла в пятки» (перевод В. Чешихиной).