Пейзажи - Джон Берджер Страница 58

В-третьих, здесь чувствуется уважение к материалу. При изготовлении птицы используются качества дерева: его легкость, пластичность и текстура. Глядя на такую вещь, нельзя не удивиться, как гармонично дерево преображается в птицу. В-четвертых, мы наблюдаем формальное единство и экономию. Невзирая на очевидную сложность этой работы, основные ее принципы простые, даже строгие. Ее притягательность – в повторениях, которые также являются вариантами. В-пятых, этот рукотворный объект вызывает изумление: как это сделано? Я дал лишь самые общие указания, однако всякий, кто не знаком с этой техникой, захочет взять голубя в руки и внимательно рассмотреть, чтобы понять секрет его изготовления.

Вместе эти пять качеств хотя бы на мгновение создают ощущение прикосновения к тайне. Мы смотрим на кусок дерева, который стал птицей. Видим птицу, которая больше чем просто птица. Видим нечто, созданное с помощью удивительного мастерства и особого рода любви.

Я попытался выявить качества белой птицы, которые вызывают эстетические эмоции. (Слово «эмоция», хотя и обозначает движение сердца и воображения, в данном случае немного сбивает с толку, поскольку такая эмоция имеет мало общего с другими, которые мы испытываем, в особенности потому, что «я» здесь оказывается задействовано в гораздо меньшей степени.) Однако мои определения не дают ответа на главный вопрос. Они сводят эстетику к искусству и ничего не говорят об отношениях между искусством и природой, искусством и миром.

Любуясь горой, пустыней сразу после заката или фруктовым деревом, тоже можно испытать эстетические эмоции. Следовательно, мы должны начать сначала, но на сей раз не с рукотворного предмета, а с природы, в которой мы рождены.

Городская жизнь всегда имела склонность представлять природу в сентиментальном ключе. Природа мыслится как некий сад, или же вид из окна, или как арена свободы. Крестьяне, моряки и кочевники знают ее куда лучше. Природа – это энергия и борьба. Она ничего нам не обещает. Если ее можно представить как арену, как место действия, то ее следует представлять в равной степени открытой для добра и зла. Ее энергия устрашающе беспристрастна. Первой жизненной потребностью человека является укрытие. И укрытие именно от природы. Первейшая молитва – о защите. Первый признак жизни – боль. Если мир и был сотворен с некой целью, то она от нас скрыта и порой едва проглядывает в неких знаках, но никогда не объясняет происходящего.

Именно в этой суровой естественной среде человек встречается с красотой, и эта встреча по своей природе внезапна и непредсказуема. Шторм стихает, и море меняет цвет от грязно-серого до аквамарина. Под упавшим валуном вырастает цветок. Над трущобами восходит луна. Я привожу столь драматичные примеры, чтобы подчеркнуть суровость того, что нас окружает. Поразмышляйте о более будничных явлениях. В любом случае красота всегда неожиданна, она всегда исключение, всегда вопреки. Поэтому она нас и трогает.

Можно возразить, что первопричина того, почему на нас воздействует красота, функциональна. Цветение обещает плоды, закат напоминает об огне и тепле, лунный свет рассеивает ночную тьму, яркие цвета птичьих перьев представляют собой сексуальный стимул (этот атавизм сохраняется и у нас). Однако, на мой взгляд, такой подход слишком упрощенческий. Снег бесполезен, и от бабочки нам мало проку.

Разумеется, диапазон того, что конкретное общество находит прекрасным, зависит от средств его выживания, его экономики и географии. То, что кажется красивым эскимосам, вряд ли сочтут таковым ашанти. Внутри современных классовых обществ существует сложная идеологическая детерминация: известно, к примеру, что британский правящий класс в XVIII веке не любил морских видов. Также и традиции, от которых зависят эстетические эмоции, меняются в соответствии с исторической ситуацией: силуэт горы может изображать дом мертвых или вызов начинаниям живых. Антропология, сравнительное изучение религии, политическая экономия и марксизм уже все это объяснили.

И все же существуют определенные константы, которые кажутся «красивыми» любым культурам: среди них некоторые цветы, деревья, формы камней, птицы, животные, луна, текущая вода…

Здесь нужно признать совпадение или, возможно, соответствие. Эволюция естественных форм и эволюция человеческого восприятия совпали таким образом, что возник феномен потенциального узнавания: то, что есть, и то, что мы способны увидеть (и также почувствовать), иногда встречаются в некой точке утверждения. Эта точка, это совпадение двойственно: увиденное узнано и утверждено смотрящим, одновременно и смотрящий утверждается за счет того, что видит. На мгновение смотрящий оказывается в положении Бога из первой главы Книги Бытия, только без притязаний на роль творца… И увидел он, что это хорошо. Эстетическое переживание перед лицом природы возникает, как мне кажется, из этого двойного утверждения.

Однако мы находимся не в первой главе Книги Бытия. Согласно библейской последовательности событий, мы живем после грехопадения. Во всяком случае, нас окружает мир страданий, где царствует зло; мир, в котором события не подтверждают наше Существование; мир, которому нужно оказывать сопротивление. Именно в этих условиях эстетический аспект дает надежду. То, что кристалл или цветущий мак кажутся нам красивыми, означает, что мы не столь одиноки, что мы укоренены в бытии намного глубже, чем заставляет нас поверить течение одной жизни. Я стараюсь как можно точнее описать то переживание, о котором мы говорим, и мой посыл феноменологический, а не дедуктивный; сама форма переживания становится посланием, которое человек получает, но не может перевести, потому что все в нем мгновенно. Лишь на краткий миг энергия восприятия становится неотделима от энергии творения.

Эстетическая эмоция, которую мы испытываем перед рукотворным предметом, вроде белой птицы, с которой я начал, является производной от эмоции, испытываемой нами перед природой. Белая птица – это попытка перевести сообщение, полученное от настоящей птицы. Все языки искусства были созданы как попытка преобразовать мгновенное в постоянное. Искусство подразумевает, что красота не является исключением, что она не вопреки – она основа порядка.

Несколько лет назад, обсуждая историческое лицо искусства, я написал, что сужу о произведении сообразно тому, помогает ли оно людям отстаивать свои социальные права в современном мире или нет. Я не отказываюсь от этого принципа. Однако другое, трансцендентное лицо искусства поднимает вопрос онтологического права человека.

Представление о том, что искусство – зеркало природы, возникает только в периоды скептицизма. Искусство не подражает природе – оно подражает творению, порой создавая альтернативный мир, порой лишь расширяя, подтверждая, давая людям ощутить ту мгновенную надежду, которую предлагает природа. Искусство – это осмысленный отклик на то, что изредка и мельком показывает нам природа. Искусство ставит своей целью превратить потенциальное узнавание в непрерывное. Оно превозносит человека в надежде получить более твердый ответ… трансцендентное лицо искусства – это всегда форма молитвы.

Белая деревянная птица летит в теплых потоках воздуха, поднимающихся от печи на кухне, где выпивают соседи. За окном минус 25 °C, настоящие птицы замерзли бы до смерти.