Утешный мир - Екатерина Мурашова Страница 56

– Мы понимаем, что подростковый возраст – это сложно, – мужчина и женщина сидели рядом на стульях, и иногда (в особо важных моментах разговора) она чуть-чуть поворачивалась, чтобы взглянуть на него, словно испрашивая поддержки, а он время от времени чуть-чуть (и очень не напоказ) касался ее предплечья. – Но, наверное, все-таки есть какие-то границы. Наша дочь говорит, чтобы мы отдали ее в детский дом или что выбросится из окна, потому что она никому не нужна…

– А она ведь нужна? – почему-то мне захотелось сразу расставить точки над «ё».

Они не возмутились моей бестактностью, и мужчина ответил со всей серьезностью:

– Ну разумеется. Это было наше совершенно осознанное желание – иметь ребенка. Мы любим нашу дочь и стараемся сделать ее жизнь наполненной и интересной.

Дальше они рассказывали о школьных успехах (или, скорее, неуспехах) Любы, о том, что в десять лет она (увлекавшаяся тогда лошадьми) неудачно упала с лошади и не только сломала руку, но и ударилась головой (не могло это повлиять?), о том, что она очень любит смотреть фильмы и сериалы и еще любит читать: раньше предпочитала фантастику и фэнтези, а в последнее время стала читать любовные романы, очень разного качества, от признанной классики до совершенно бульварного чтива.

Когда Люба была меньше, они посещали с ней музеи, театры, и она почему-то не любила цирк, боялась там, и ходили на каток, а в третьем классе она ходила на кружок керамики, а в пятом захотела играть на пианино – они взяли его напрокат, потому что не были уверены, и она действительно прозанималась только год, а потом бросила, а еще они все вместе играли в настольные игры, и она сначала очень расстраивалась, когда проигрывала и отказывалась играть, а потом привыкла…

Из всего этого ровным счетом ничего не следовало, и зацепиться было не за что.

– Я бы хотела поговорить с самой Любой.

– Да, разумеется.

Они взглянули друг на друга как будто слегка разочарованно (а чего, интересно, они ожидали? Что из их безликих рассказов я немедленно объясню им, почему их дочь хочет выброситься из окна?) и ушли.

* * *

Люба оказалась маленькой, коренастенькой (и совершенно не похожей на высоких и худых родителей), выглядела чуть младше своих пятнадцати лет. И изъяснялась, опять же в отличие от родителей, весьма конкретно.

– Вы, конечно, им поверите, а не мне, вы же взрослая, а все взрослые заодно. Они говорят, что все это ерунда, я придумываю себе, но я-то знаю: им действительно до лампочки. Я курить начала – они и не заметили.

– Гм. И давно уже?

– Да я бросила потом, мне не нравится. Но у моей подружки Нины (мы вместе начали) такой скандал дома был! Мать ей после картинки с легкими курильщика показывала – закачаешься, какая гадость! Потом я еще два раза домой пьяная приходила…

– И что же? – мне действительно стало интересно. – Они опять ничего не заметили?

– Мама спросила: хорошо провели время? Ты помнишь, где у нас аспирин лежит?.. Я-то помню. Мне тогда захотелось все, что есть, таблетки оттуда сожрать и сдохнуть им напоказ. Я понимаю, что это глупость немереная, но все равно…

– Но ведь они к тебе очень хорошо относятся, заботятся…

– Вот! – Люба, кажется, даже хотела вскочить, но удержала себя, вцепившись обеими руками в сиденье стула. – Именно так, как вы сказали! Хорошо относятся – именно! У нас еще кошка есть, и к ней тоже – хорошо! Заботятся, чтобы у нее корм, домик, точилка для когтей, к ветеринару, если что…

– Ну да. Это и есть забота. А что плохого? – я вспомнила про любимые Любой романы. – С чем ты сравниваешь-то? С книжками? Или со скандалами у Нинки?

– С чем сравниваю? – прищурилась Люба. – А вы их вообще-то видели?

Только тут до меня наконец дошло.

– Поняла! Ты имеешь в виду то, что между ними двоими! Ага.

– Ну да, – Люба опустила голову, на глазах ее показались слезы. – Это да. Лучше бы уж как сначала… По крайней мере… Они ведь вам, небось, и не рассказали, они никому не говорят, потому что это давно…

– Что как сначала? Что не рассказали?! – растерялась я.

– Ну что они меня из приюта взяли… Мне пять лет было. Меня на вокзале нашли.

Так вот почему она просит вернуть ее в детский дом! «Чертовы куклы!» – мысленно выругалась я в адрес сплоченных Любиных родителей.

– Люба, мы с тобой еще непременно увидимся, – твердо сказала я. – Но сначала я хочу еще раз поговорить с твоими мамой и папой.

* * *

– Все скелеты из шкафов – на стол! – решительно сказала я сладкой парочке. – История вашей семьи. Почему у вас нет биологических детей. Как взяли Любу. Девочка у вас очень эмоциональная, много чувствует, но мало понимает. На высоте аффекта может действительно натворить каких-нибудь непоправимых глупостей.

Они переглядывались и сжимали друг другу руки до тех пор, пока мне (а мне не пятнадцать!) не захотелось просто завизжать. Любу я понимала уже просто замечательно.

– Я никогда никому вот так не рассказывала…

– Ну давайте уже! Люба!

– Хорошо… ради Любы…

* * *

Она приехала в Питер совсем девчонкой из какой-то пьяной тьмутаракани. Ни кола ни двора. За десять лет на фабрике заработала комнату в большой темной коммуналке, в которой можно было без дополнительных декораций снимать ужастик. «Понаехали тут!» – называли ее коренные насельники. Была недурна собой, покладиста и хозяйственна. Хотелось тепла, сошлась с мужчиной, приходил, ночевал, она за ним всячески ухаживала, его все устраивало, но жениться не собирался. Она забеременела и решила родить – пусть будет настоящая семья. Коммуналка вынесла единодушный вердикт: вот сука, хочет к себе мужика ребенком привязать. Он сначала возмущался, а потом, видя ее твердость, вроде смирился: почему нет? Возраст уже не юный, и чего от добра добра искать? Родилась девочка, очень болезненная с самого начала. Отец к такому был не готов и окончательно испарился где-то через год. А к двум годам определились с результатами многочисленных обследований эскулапы: сложный генетический синдром, полиорганное поражение, до пяти лет не доживет. Девочку звали Светлана. Она немножко говорила, была очень тихая, ласковая, любила кукол и плюшевых зверей, когда было больно, плакала беззвучно, как роса с листьев стекает. Работать мать, конечно, не могла, про отца ни слуху ни духу, жила вообще без денег (что появлялось, уходило на лекарства), подачками и всякими случайностями. Коммуналка сказала: понаехали уроды и уродов себе нарожали! – однако кусок хлеба и тарелку супа, если попросить, всегда давали. Ей было трудно просить и выслушивать сопровождение тарелки, но иногда приходилось. Два раза лежали в больнице (там она отъедалась – на кухне всегда что-то оставалось), но после она решила: Светлана умрет дома, у меня на руках, а не в больничной реанимации.