Полезная еда. Развенчание мифов о здоровом питании - Колин Кэмпбелл Страница 56

Я ознакомился с не самыми приятными последствиями удаления лимфоузлов. Данные свидетельствовали, что удаление крупных лимфатических желез в паховой области часто приводит к потере функциональности нижней конечности в течение примерно года и множеству побочных эффектов и неудобств, не говоря о серьезной опасности для иммунной системы. И действительно, врач сказал знакомой, что она должна запланировать «отдых» в течение года.

Я также узнал, что для компенсации потери активности иммунной системы после удаления лимфоузлов врачи часто назначают интерферон – мощный иммунотерапевтический препарат. Порывшись в источниках, я нашел очень свежий обзор использования интерферона и схожих средств в лечении пациентов со II и III стадией меланомы ^{146}. В нем был сделан вывод, что «в настоящее время нет единой терапии (включая интерферон), продляющей общую выживаемость при меланоме II и III стадий». Работы на эту тему сложны, рассматривают интерфероны различных типов, разные дозировки, протоколы и стадии меланомы, а также содержат пространные рассуждения о подробностях реакции. Скажем так: это не книжка на ночь. Не знаю, как человек без соответствующего опыта и подготовки – включая большинство больных меланомой – может что-то вынести из этого исследования, не говоря уже о том, чтобы обосновать для онколога другой вариант лечения.

Возможно, больше всего помог старший сын подруги, который не был ни врачом, ни ученым. Он нашел статью группы лондонских ученых, систематизировавших истории болезни 146 пациентов с меланомой. Если вы думаете, что научная часть этой книги сложна, вот название статьи: «Микроанатомическая локализация метастатической меланомы в сигнальных лимфатических узлах как прогностический фактор поражения несигнальных узлов» ^{147}. Однако!

Вот что сообщалась в статье. У всех 146 пациентов, как и у моей подруги, были обнаружены метастазы в сигнальном лимфоузле. Этот результат обычно подразумевает хирургическое удаление соседнего лимфатического коллектора. Поскольку у всех пациентов в сигнальном узле были клетки меланомы, лимфатический коллектор им удалили. Однако ретроспективное обследование образцов показало, что клетки меланомы в коллекторе имелись только у 20 % ^{148}, то есть 80 % эта операция была не нужна. У 38 человек из них метастазы ограничивались подкапсулярной областью сигнального узла.

Результаты исследования были потрясающими. Я позвонил в Лондон основному автору, доктору Мартину Куку, и он подтвердил написанное. Можете себе представить, как нас впечатлило это заумное, но убедительное открытие: биопсия показала, что у подруги метастазы были ограничены подкапсулярной областью! Я дал копии статьи хирургу и патологу (никто из них о ней не слышал), а один экземпляр оставил себе для предстоящего визита к онкологу.

Я пришел к врачу, вооруженный новыми сведениями и лично обследовав образцы тканей. Он ожидал, что подруга выберет вариант и время лечения, хотя она уже сказала, что не будет этого делать. Последнее слово, конечно, было за ней, хотя я тоже считал, что лечение назначено неверно: удаление лимфатических узлов не имело смысла и привело бы к серьезным осложнениям. В клинических исследованиях интерферон оказался неэффективным и с побочными эффектами. Более того, наличие клеток меланомы только в подкапсулярной области указывало на хороший прогноз, особенно если придерживаться ЦРД.

Онколог не знал о моем научном опыте и, насколько мне известно, о визите к патологу насчет исследования доктора Кука. Он думал, что я пришел поддержать пациента, и я просто слушал. Речь шла о его работе, и факты были просты. «Поздняя» стадия меланомы, диагноз подтвержден, уже есть метастазы в сигнальном узле. Оставшиеся лимфатические железы надо удалить и начать лечение интерфероном или его эквивалентом. Действовать нужно срочно, и по его поведению было видно, что именно он ожидал услышать в ответ.

Перечислив «сухие факты», врач спросил: «Когда вы сможете начать?»

Моя подруга повторила: «Я не собираюсь применять ни один из рекомендованных вами вариантов».

Шокированный и раздраженный онколог понял, что обходительное поведение во время первого визита не сработало. Он бросил: «Если вы не решитесь, в следующий раз может быть слишком поздно!» – подразумевая, что «слишком поздно» настанет скоро. Такое давление со стороны сведущего в медицине специалиста на эмоционально ранимого, неинформированного, цепляющегося за жизнь пациента – нечестная игра. Оно, несомненно, заставляет принять врачебные рекомендации. Больные очень хотят верить своему онкологу, в котором видят обладателя ключей к выздоровлению.

Увидев такую реакцию, я предложил ему ознакомиться с литературой, которая у меня была с собой. Он резко и грубо отвел ее рукой, явно считая бессмыслицей. Ему не интересно было слушать ничего, кроме своего голоса.

Могу только представить, сколько таких случаев каждый день происходит в кабинетах онкологов. Учитывая заболеваемость раком, думаю, в США их около 2–3 тыс. ^{149}. В большинстве случаев пациенты, их знакомые и члены семьи не могут или не хотят оспаривать мнение врача. Меня же его самоуверенность ошеломила. Я задумался: я чего-то не понимаю? Откуда эта твердолобая убежденность и безграмотность вкупе с заносчивостью – по крайней мере, по отношению ко мне? Его явно не интересовали данные, указывающие на что-то другое, чем «стандартное лечение»: традиционные химические методы.

Я слышал похожие истории от десятков, если не сотен пациентов, искавших информацию о питании и раке. Исследования поддерживали диетологический подход, но врачи настаивали на инвазивном, опасном и дорогом лечении с невысокой эффективностью. Но в данном случае я оказался заинтересованным лицом, потому что пациентом была моя жена. И я знал, что этот случай – единственный в своем роде. Особый. Точка. Однако Карен предпочла не делать ничего, никаких побочных эффектов не было, и восемь лет спустя мы в добром здравии празднуем пятидесятилетие совместной жизни.

Это происшествие стало для меня олицетворением многих аналогичных случаев и побудило написать эту книгу. Поскольку я не могу ходить с каждым пациентом на важные встречи, то хочу сделать что-то, чтобы уравнять игроков в правах: дать уязвимым людям право голоса и заставить поверить, что у них есть выбор и он не ограничен агрессивными и дорогими методами лечения.