Супербоги - Грант Моррисон Страница 56

Но, как мы все знаем, из фанатиков выходят лучшие новообращенные. Как-то вечером в четверг я валялся на диване, а по телику шли «Самые популярные» ^[158], и тут Поли Стайрин со своей группой X-Ray Spex запела песню со своего нового сингла – бодрый шербетовый шторм чистой панковской психоделии под названием «The Day the World Turned Day-Glo» ^[159]. Когда они доиграли последний пылкий припев, я уже был панком. Я всегда был панком. Я всегда буду панком. Для меня панк свел воедино все. Романы Майкла Муркока про Джерри Корнелиуса – это панк. «Правящий класс» Питера Барнса ^[160], Деннис Поттер ^[161] и «Заключенный» – тоже панк. «Заводной апельсин» ^[162] – панк. «Если…» Линдсея Андерсона ^[163] – панк. «Монти Пайтон» – панк. Сексапильные девочки фотографа Боба Карлоса Кларка ^[164] – панк. Комиксы – панк. Даже книжки Ричмал Кромптон про Уильяма ^[165] – панк. Собственно говоря, как выяснилось, практически все, что мне нравилось, – это панк.

Впервые с начальной школы Мосспарк мир обрел какую-то логику. На моей внутренней небесной тверди выстраивались новые блистающие созвездия. Я словно родился заново. Всеобщий дух «делай, что хочешь делать», возвратился ко мне, ухмыляясь с любительских пластинок, которые я покупал и лелеял, хотя проигрывателя не имел. Синглы групп, которые зачастую толком не умели ни играть, ни петь и все равно писали прекрасные яростные песни, изливали свои юные души, свой опыт и вдохновение в записи, за которые платили из пособия по безработице. Если эти блистательные ушибки так могут, я, такой же ушибок, тоже смогу. Когда в «Самых популярных» появился «Jilted John», альтер эго актера и комика Грэма Феллоуза, и спел про автобусные остановки, неудачный роман и кризис сексуальной идентичности ^[166], меня заворожило его бесстыжее любительство, его низведение величайших проблем поп-музыки до обзывательств в песочнице, его деконструкция мачистского рок-вокала до женоподобного хныканья шеффилдского нюни.

Эта музыка отражала мой опыт подростковой жизни, серии горьких обломов и разочарований, которые можно в итоге искупить искусством и музыкой, если достанет юмора, интеллекта и хоть крохи таланта. Для меня в этом и был настоящий панк, подлинная оборотная сторона крутизны, и я почувствовал, что всемогущ. Лузеры, отвергнутые, прежде безголосые получили возможность показать, как они способны оживить застойную культуру. На нашей стороне была история, а терять мне было нечего. Мне исполнилось восемнадцать – я пока ни разу не целовался с девушкой, но, быть может, еще не все потеряно. Мне было что сказать, я это понимал, и панк бросил мне спасательный трос, дал мне кредо и лексикон – звуковое сопровождение моей миссии художника-комиксиста, ворчливое ободрение. Уроды, бояки, чудики: можно быть не таким, как все, это ничего страшного. Более того – только так и надо.

Почти тотчас, не имея ни опыта, ни хоть сколько-нибудь различимого таланта к музицированию, я создал группу. Подтянул своих друганов по комиксовым выходным у отца и стал назначать нашему коллективу временные «панковские» названия типа «Отличные игрушки» и «Попросту Димблби». Первые композиции мы записывали, играя на старой папиной акустической гитаре, с бурыми бумажными пакетами и картонными коробками вместо перкуссии. Всякий раз, когда я мучительно осваивал новый аккорд, я писал к нему новую песню. Остальные занимались тем же, и постепенно наше творческое наследие становилось все сложнее и претенциознее. Я не продвинулся дальше гитарного боя, но обнаружил способность сочинять оригинальные песни в любом стиле, и это радовало меня гораздо больше, чем беглость пальцев на грифе. Панк поставил на моих попытках самовыражения поп-культурную печать «одобрено». Мы можем делать что угодно, говорили нам, и ровно так мы и поступали. У меня по-прежнему не было подруги, но я учился воплощать свои фантазии в реальность – для начала уже неплохо.

При всей моей заниженной самооценке, которая отравляла все прочие сферы моего горестного бытия, в своем таланте создателя комиксов и фантастических историй я был уверен твердо. Я не сомневался, что делаю это хорошо. Теперь, когда целое вонючее образовательное учреждение твердило, что шансов у меня ноль, мне было что доказывать.

Возможность начать представилась мне на первом «Комик-коне» в Глазго. Там, в ветхом модернистском отеле «Альбион», между железнодорожными путями и рекой Клайд, моя жизнь навеки переменилась и я вступил на путь, что привел к этой книге. Я собрал свои лучшие стрипы про Гидеона Старгрейва и принес их в папке на молнии, из кожзаменителя, которую таскал с собой, наивно полагая, что с нею выгляжу «профессионалом».

Роб Кинг был совладельцем эдинбургского «Science Fiction Bookshop». Магазин этот, где работали студентики – молодые поклонники фантастики (чуток староваты для панка, чуток опоздали стать хиппи шестидесятых), был точно отзвук или бастард андерграунда. Хотя на самом деле все наоборот: «Магазин фантастической книги» был осколком будущего комиксовых продаж. Новые хиппи учились у своего старого врага: неизменно надежного Босса. Рискнуть и заняться издательской деятельностью – выпустить новый фантастический комиксовый журнал – Роб вдохновился, глядя на успешные продажи французского «Métal hurlant» и его американского аналога «Heavy Metal» ^[167], а также антологий бывшего автора «Лиги Справедливости» Майка Фридриха «Star Reach» – своеобразной картины бесцензурных фантастических комиксов для взрослых по версии Западного побережья. Снова заработала формула семидесятых: андерграунд и мейнстрим столкнулись, во все стороны полетели частицы, и новизна переметнулась с окраин к увядающему центру.