Бог не любовь. Как религия все отравляет - Кристофер Хитченс Страница 54

Даже если я не могу раз и навсегда доказать, что вся польза религии — в прошлом, что ее основоположные тексты — шитые белыми нитками сказки, что она выдумана человеком и человеком же насаждается, что она всегда была врагом науки и свободомыслия, что она, по большей части, держалась на лжи и страхе, и что она нагнетала чувство вины и потворствовала невежеству, а также рабству, геноциду, расизму и тирании, — я, тем не менее, могу с уверенностью заявить, что сегодняшней религии прекрасно знакомы эти обвинения. Прекрасно знакомы ей и все новые и новые данные о происхождении вселенной и жизни, делающие ее роль маргинальной, если не нулевой. Я попытался ответить на большинство религиозных контраргументов в порядке их появления в споре, но остается еще один довод, избежать которого, скорее всего, не удастся.

Да, на совести религии и охота на ведьм, и инквизиция, и крестовые походы, и исламские завоевания, и ужасы Ветхого Завета, но разве светские и атеистические режимы не совершали преступлений и не губили людей с таким же, а то и большим размахом? И разве не верно, что разнузданней всего люди ведут себя именно тогда, когда свободны от религиозного страха? В «Братьях Карамазовых» Достоевский резко критиковал религию (он жил под гнетом деспотизма, санкционированного церковью) и своего героя Смердякова выставил тщеславным и легковерным дураком, но нетрудно понять, почему с лозунгом Смердякова — «без Бога нет нравственности» — соглашаются те, кто рассматривает Русскую революцию сквозь призму XX столетия.

Можно пойти еще дальше и заявить, что именно светский тоталитаризм явил нам апофеоз человеческого зла. Наиболее ходовые примеры — режимы Гитлера и Сталина — с ужасающей ясностью показывают, что может случиться, когда люди присваивают себе роль богов. Из разговоров со своими неверующими друзьями я знаю, что в последнее время это наиболее распространенный контрдовод религиозной публики. Он заслуживает подробного ответа.

Сначала наблюдение, не требующее особых усилий: любопытно, не правда ли, что сегодняшние верующие оправдываются тем, что фашисты, нацисты и сталинисты ничуть не лучше? У религии явные проблемы с самоуважением. Не сказал бы, что ряды атеистов и секуляристов так уж кишат коммунистами и фашистами, но допустим, что верующие страдали от языческих и материалистических режимов не меньше, чем атеисты и секуляристы под гнетом церкви и теократов. Но это лишь временный компромисс.

Вероятно, первым слово «тоталитарный» применил марксист Виктор Серж, шокированный кровавой жатвой сталинизма в Советском Союзе, а популяризовала его Ханна Арендт, светский еврейский интеллектуал. Сбежав от ужасов Третьего рейха, она написала «Истоки тоталитаризма». Термин «тоталитаризм» удобно отделяет «обыкновенные» формы деспотии, принуждающие своих подданных к простому повиновению, от абсолютистских систем, требующих, чтобы граждане всецело подчинили свою частную жизнь и свою индивидуальность вождю или государству.

Если принять это определение, нетрудно увидеть и первое возражение по существу. На протяжении почти всей человеческой истории идея тотального или абсолютного государства была неразрывно связана с религией. Барон и король могли заставить тебя платить подати или служить в армии и, как правило, держали наготове священников, напоминающих, что это твой долг, однако по-настоящему страшные деспоты желали завладеть твоей головой и сердцем. Что в восточных монархиях Китая, Индии или Персии, что в империях ацтеков или инков, что в средневековой Испании, России или Франции, — почти повсеместно диктаторы были по совместительству либо богами, либо главами церквей. Им было мало простого повиновения: любая критика в их адрес была богохульной по определению, и миллионы людей жили и умирали в ужасе перед правителем, который мог отправить тебя на заклание или приговорить тебя к адским мукам из простой прихоти. Малейшее непочтение к святому дню или святому предмету, малейшее нарушение заповеди касательно секса, пищи или касты грозило бедой. Принцип тоталитаризма, часто именуемый «системным», также тесно связан с произволом. В любой момент правила могли измениться или ужесточиться, и правители пользовались тем, что подданные никогда не могли знать наверняка, повинуются ли они самому последнему закону. Мы ценим немногие древние исключения из этого правила (например, Афины Перикла, при всех их пороках) именно потому, что они подарили человечеству несколько мгновений свободы от постоянного страха перед фараонами, навуходоносорами и дариями, каждое слово которых было священным законом.

Так продолжалось и после того, как богопомазанные деспоты начали уступать место более современным формам правления. Крайне живучая идея утопического государства на земле, иногда мыслившегося по какому-нибудь небесному образцу, стала причиной страшных преступлений во имя идеала. Одной из первых попыток устроить Эдем, основанный на всеобщем равенстве, было тоталитарное социалистическое государство, созданное миссионерами-иезуитами в Парагвае. Оно сумело совместить максимальное равенство с максимальной несвободой и держалось лишь на максимальном устрашении. Оно должно было послужить уроком тем, кто стремился исправить человеческую природу. Однако исправление человеческой природы, лежащее в самой основе тоталитарного порыва, — идея, по сути, религиозная.