Города вам на пользу. Гений мегаполиса - Лео Холлис Страница 52

За этим, однако, скрывается не столь приятная истина: жизнь улучшается, но ощущение принадлежности к обществу, возможность «почувствовать себя человеком» остается для респондентов далекой, неосуществимой мечтой. Жизнь в фавеле словно лишает людей обычных прав на город. Один немолодой лидер сообщества признает: много лет борясь за права жителей фавел, «я думал, что когда-нибудь стану человеком, но мое время прошло»⁷. Трущоба — это не только место, но и маркер социального статуса.

В другом месте — на окраине Йоханнесбурга — еще меньше «ощущается, что ты что-то значишь». Дьепслоот — новое поселение, сформировавшееся уже в XXI веке рядом с шоссе имени Уильяма Никола на самом краю города, за торговыми центрами, полями для гольфа и закрытыми поселками богатых пригородов. Оно образовалось в последние дни апартеида. В попытке как-то благоустроить трущобы, окружавшие город в 1990-х годах, для поселка Зевенфонтейн был введен новый режим проживания: те, у кого не было документов, оказывались за рамками проекта «разуплотнения» и были вынуждены покинуть поселок.

Многие из этих людей в конце концов осели в Дьепслооте, который выделили для них городские власти. Местные землевладельцы пытались сорвать планы муниципалитета по созданию там «неформального поселения». Один из них даже грозил: «Если они переберутся сюда, я буду каждый месяц отстреливать по 10-15 человек. Мне нечего бояться»⁸. Но когда на первых демократических выборах в 1994 году победу одержал Африканский национальный конгресс (АНК), появилась надежда, что новое правительство выполнит свои обещания и предоставит людям жилье, работу, коммунальные услуги и образование.

Вместо этого кризис лишь обострился. В 2001 году благоустройство Дьепслоота уже не было приоритетной задачей, несмотря на постоянный приток новых жителей из трущоб Александрии. К 2007 году там, по некоторым данным, обитало уже 200 тысяч поселенцев, и каждый год их число увеличивалось на 30 тысяч. Любые спланированные и реализованные государством схемы жилищного строительства не поспевали за неуклонным повышением спроса. В результате более 50% жителей поселка не имели работы, а почти 75% жили за чертой бедности. Бытовые условия также оставляли желать много лучшего: сооружение канализационной системы на пять лет отстает от графика, поэтому на всех улицах нечистоты собирают ассенизаторы. В 2009 году напряженность и взаимная зависть, возникшая в связи с распределением скудных ресурсов, вылилась в серию бунтов на племенной основе. Тем не менее представители местных властей из АНК продолжали хвастаться своими «достижениями». Как саркастически заметил Антон Харбер, исследователь, который занимается проблемами Дьепслоота, «после каждой беседы с руководством я иду по району и поражаюсь несоответствию декларируемых улучшений и очевидной реальности»⁹.

Как рассказывает Харбер, благоустройству поселка мешает то, что работы создадут угрозу для местной фауны, словно остальных проблем недостаточно. В подготовленном по поручению властей докладе о воздействии планов строительства нового жилья на экологию этого района утверждалось, что отчасти оно затронет ареал размножения одного из местных охраняемых видов — гигантской лягушки-быка. Доклад вызвал бурю возмущения у экологов и ученых, началась активная дискуссия о том, что делать: переселять лягушек или приостановить программу строительства. Парадоксально, но факт: значительная часть этой болотистой местности уже была загублена при недавней застройке нового пригорода для среднего класса — Дайнферна, но при известии, что оставшуюся территорию затронет благоустройство трущоб, разразилась настоящая истерика. В конечном итоге было решено, что лягушек перемещать нельзя и строительство будет вестись в обход болотистых земель, где они размножаются.

Слово «трущоба» будто намекает нам, что ее следует снести. Но вместо этого нам следует переосмыслить представление о том, что это такое и чем подобное место может стать. Для этого нужно сделать так, чтобы забытое и невидимое стало зримым. Нужно признать, что трущобы, как и весь город, — это не только здания и инфраструктура; это и люди, преодолевшие долгий путь, чтобы здесь обосноваться, их надежды на лучшую жизнь, их умения и труд, который пользуется спросом. Они — неотъемлемая часть жизни города и источник его будущих успехов. Для решения проблемы трущоб нужно решить более глобальную проблему — принять мысль о том, что право на город есть у всех.

Дорога на окраине Дхарави была забита грузовиками. Их разгружали команды рабочих. Казалось, все отходы города водружаются на тележки и увозятся в узкие улочки, ведущие от дороги в глубину района: сломанное оборудование, груды сеток с пластиковыми бутылками, автомобильные детали. Это — мусор Мумбая, уже отсортированный и привезенный в Дхарави для переработки. Провожатый, ведя меня через лабиринт немощеных улиц, указывал на темные дверные проемы мастерских и складов.

Окраина Дхарави — сюда свозится весь городской мусор

В районе по-прежнему процветает кожевенное производство, и, хотя сами кожи здесь больше не выделывают, можно побывать в мастерских, где их кроят и шьют, и купить на Мохандас-Ганди-роуд сумку или куртку втрое дешевле, чем на излюбленной туристами Колаба-Козуэй. В другой комнате на длинном столе разворачивали и раскладывали рулон шелковой ткани, а четверо мужчин в жилетках и кепках — по два с каждой стороны, с необычайной быстротой, отточенными, безошибочными движениями наносили на него рисунок с помощью деревянных форм, создавая изысканный орнамент. Рядом через открытую дверь виднелась печь, у которой голый по пояс человек в защитных очках и перчатках помешивал алюминий, выплавленный из банок из-под пива и газировки, которые, вместе с остальным мусором, собирают по всему городу бригады рабочих. Из расплавленного металла делают болванки, которые затем перевозят на фабрику на соседней улице. Там болванки снова расплавляют и отливают из них детали станков, дробящих пластик для переработки в еще одной мастерской неподалеку.

На одном складе мне показали целый мешок белых пластмассовых колпачков для фломастеров вроде тех, которыми я писал в школе. Трудно даже представить себе, сколько колпачков от ручек, некогда заполнявших стаканы для карандашей в офисах города, могло уместиться в огромном мешке, но все они тщательно очищались, прежде чем отправиться под пресс. На другом складе громоздились использованные канистры, в которых ресторанам поставляют растительное масло: их промоют в чанах с кипятком и снова продадут компаниям-изготовителям.

Видел я и стопки банок из-под краски, которые очищают в печи, где засохшая краска сгорает, чтобы затем использовать повторно, и кипы макулатуры — их сортируют, пакуют и готовят к отправке. Один квартал, населенный выходцами из Тамилнада, специализируется на гончарном ремесле — между домами сооружены плоские квадратные печи для обжига посуды. Фасады близлежащих домов черны от копоти.

Я перехожу в другой квартал, где тоже кипит работа. Вот пекарня, где готовят чипсы и слоеное тесто, — затем изделия развозят по всей стране и даже за границу. Я видел плотников и краснодеревщиков, создающих изысканные резные изделия, которые уже скоро будут продаваться в лучших магазинах в центре города. В другом месте женщины, сидя в тенечке, раскатывали тесто на плоских тарелках, делая тонкие лепешки, — затем их сушат на солнце на плетеных решетках, раскладывающихся как зонтики. На больших улицах располагаются лотки торговцев овощами с грудами блестящих красных помидоров, киоски, где продаются мобильные телефоны, будки по продаже соков, где стебли сахарного тростника измельчаются в кашицу, а продавец тем временем очищает и режет ананас, который скоро окажется на прилавке рядом с ломтиками дыни и папайи.