Экономика и культура - Дэвид Тросби Страница 5

Формальная точность современной экономики с ее теоретической абстракцией, математическим анализом и опорой на беспристрастный научный метод для проверки гипотез о том, как ведут себя экономические системы, может создать впечатление, что экономика как дисциплина не имеет культурного контекста, что она действует в мире, который не определяется культурными феноменами и сам их не создает. Но подобно тому как радикальная критика современной экономики утверждала, что вышеописанный вид экономики сам не может быть свободен от ценностей, точно так же можно предположить, что и экономика как интеллектуальная деятельность не может быть свободной от культуры.

Начать с того, что очевидно: многие школы экономической мысли, образующие в совокупности экономическую науку в том виде, в каком она получила развитие в последние два столетия, включают ряд отдельных культур или субкультур, каждая из которых определяется как набор убеждений и практик, связывающих эту школу воедино. Подобно тому как общие правила обеспечивают основу для разного рода культурных идентичностей в мире в целом, так и в ограниченном мире интеллектуального дискурса экономики мы можем интерпретировать как культурный процесс формирование школ мысли, будь то марксистская, австрийская, кейнсианская, неоклассическая, новая классическая, старая институциональная, новая институциональная или любая другая школа. Однако воздействие культуры на мышление экономистов идет дальше, потому что культурные ценности, которые они наследуют или приобретают в процессе обучения, оказывают глубокое и порой непризнанное влияние на их восприятие и отношение. Конечно, утверждение о том, что культурные соображения влияют на то, как экономисты занимаются своим ремеслом, – это просто продолжение известного аргумента о влиянии идеологической точки зрения наблюдателя на его восприятие мира и о невозможности объективности в социальных науках, поскольку даже выбор объекта исследования сам по себе является субъективным процессом. Признавая это в настоящем контексте, мы должны, например, спросить, является ли очевидное принятие преобладающим большинством современных западных экономистов господствующей интеллектуальной парадигмы в их дисциплине – веры в эффективность конкурирующих рынков, фундамента, на котором построена политическая система капитализма, – продуктом интеллектуального убеждения или просто неосознаваемой культурной предрасположенности, сформированной ценностями их профессии.

Более того, культурный контекст экономики как дисциплины имеет отношение не только к ограничениям, с которыми сталкиваются те, кто ею занимается, но также и к методологии экономического дискурса. Процессы, благодаря которым идет порождение, обсуждение, оценка и передача экономических идей, стали предметом исследования сквозь призму подходов таких теоретиков литературного и критического анализа, как Деррида и Фуко. Обращение к текстуальной природе экономического знания и к функционированию риторики в дискурсе экономики рассматривалось такими экономистами, как Дейдра Макклоски, в качестве открытия новых «разговоров» в философии экономики ^[14]. Аргументация, убеждение и другие процессы, задействованные в разговоре экономистов друг с другом и с другими, имеют четкие культурные коннотации, как, например, указывалось в работах Арьо Кламера о росте, передаче и распространении экономического знания ^[15]; возможно, это не случайное совпадение, что Кламер занимает кафедру экономики искусства и культуры в Университете Эразма Роттердамского.

Перейдем теперь от культурного контекста экономики как системы мысли к культурному контексту экономики как системы социальной организации. Тот факт, что экономические агенты живут, дышат и принимают решения внутри культурной среды, нетрудно заметить. Равно как и то, что эта среда оказывает некоторое влияние на формирование их предпочтений и регулирование их поведения, будь то поведение на уровне индивидуального потребителя или фирмы или на совокупном уровне макроэкономики. Однако в своей формальной аналитике мейнстримная экономика была склонна пренебрегать этим влиянием, рассматривая поведение человека как проявление универсальных характеристик, полностью охватываемых индивидуалистической моделью рационального выбора и максимизации полезности, и считая, что рыночное равновесие применимо к любым обстоятельствам, независимо от исторического, социального или культурного контекста ^[16]. В самом деле, когда неоклассическое моделирование пытается анализировать культуру, оно может делать это только в своих категориях. Так например, Гвидо Коцци интерпретирует культуру как социальный актив, который включается в производительные функции единиц трудовой эффективности как вклад общественных благ в рамках межпоколенческой модели ^[17]. Хотя подобные попытки могут передать некоторые характеристики культуры в абстрактной экономике, они по-прежнему далеки от широких проблем культуры и экономической жизни в реальном мире.

При этом важно заметить, что долгое время существовал возникший в рамках нескольких школ экономической мысли интерес к изучению роли культуры как значимого фактора в ходе экономической истории. Вероятно, самый прославленный вклад в эту область – анализ Максом Вебером влияния протестантской трудовой этики на подъем капитализма ^[18]. Там культурные условия, в которых происходит экономическая деятельность, напрямую связаны с экономическими результатами. Приводилось и множество других примеров исторического влияния культуры на экономическое развитие. Например, присущий англосаксонской культуре дух индивидуализма, впервые отмеченный Адамом Смитом при обсуждении разделения труда, а затем всесторонне описанный великими представителями политической экономии, особенно Джоном Стюартом Миллем, может рассматриваться в качестве условия, способствовавшего распространению индустриальной революции в Британии и почти параллельно в Соединенных Штатах ^[19]. Ближе к нашему времени появилось много спекулятивных предположений о том, чем объясняется послевоенное «азиатское экономическое чудо», начавшееся с феноменального промышленного роста в Японии и продолжившееся феноменальными темпами роста в Южной Корее, на Тайване, в Гонконге и Сингапуре. Мы вернемся к этим вопросам в гл. IV.