Парижские истории - Дмитрий Якушкин Страница 5

Вокруг Гренель — в основном министерско-посольский квартал. Во французском политическом лексиконе закрепилось понятие «соглашения Гренель», они были подписаны между правительством и профсоюзами в расположенном здесь Министерстве труда как результат неспокойного мая шестьдесят восьмого и с тех пор могут обозначать любое принципиальное мировое соглашение. Рядом «Ке д’Орсе» — французский МИД, а также административные здания, где работают депутаты. Когда приоткрываются ворота и, шурша покрышками по гальке, въезжают министерские или дипломатические машины, можно увидеть, какие элегантные внутренние дворы расположены на рю де Гренель и параллельной ей, похожей по стилю рю де Варенн, где находится резиденция премьер-министра. Бывшие конюшни превращены в гаражи. И еще роскошные парки. На картах Google видно, что внутри кварталов, примыкая к особнякам, спрятаны огромные зеленые пространства, какие не ожидаешь обнаружить в центре большого города.

В ряду резиденций — царское, советское, российское посольство, находящееся в удачно купленном 150 лет назад царем Александром II особняке ХVIII века. Гренель часто упоминается в мемуарах русских эмигрантов. Принять приглашение на прием, на любую встречу в здании на Гренель рассматривалось частью русской диаспоры как переход во враждебный стан. Как эхо этих опасений названия «Гренель» и «рю дю Бак» встречаются и в книгах руководителей НКВД, отвечавших за иностранное направление. Они останавливались в маленьких гостиницах вокруг посольства.

Можно фантазировать на тему разговоров, которые велись в стенах резиденции; персонажей, переступавших ее порог в разное время и с разными целями. Я застал время, когда в предбаннике посольства сидели пограничники в форме, перед зданием дежурили полицейские и было запрещено оставлять машины вблизи ворот. Потом нравы смягчились, и наши здания за рубежом перестали казаться некими бастионами на недружественной территории. А во время перестройки особняк на Гренель даже стали открывать для посещения обычными гражданами в рамках проводимых по всему Парижу дней национального наследия.

Своей историей, архитектурой, предметами интерьера, парком особняк на Гренель как бы олицетворяет те особые или, как еще их принято называть, привилегированные отношения между Россией и Францией. Франковеды могут спорить по поводу того, насколько эта особенность приносила какую-то практическую пользу, но объединявший нас вектор на двустороннюю разрядку (от французского d€etente) безусловно присутствовал. Он заложен был сразу после войны. Мы поддержали вхождение Франции в постоянные члены Совета Безопасности OOН и вообще с вниманием относились к запросам и интересам де Голля.

По речам генерала студентам в лингафонном кабинете ставили французское произношение. Де Голль подарил нам фразу о «Европе от Атлантики до Урала», которую стали использовать в дипломатии как формулу. Соответственно и наши послы в Париже во все послевоенные годы подбирались с тем расчетом, чтобы соответствовать особому характеру двусторонних отношений.

Блестящий историк-франковед Юрий Рубинский, чьи лекции составляли силу Института международных отношений и который бок о бок работал со многими из этих дипломатов, вспоминает, как посол Юлий Воронцов однажды отреагировал на колкость Миттерана. На одном из приемов президент подошел к Воронцову и заметил как бы в шутку: «Я знаю, господин посол, в Москве меня не любят». Разговор происходил в начале 1980-х, сразу после нашумевшей высылки 47 советских дипломатов. Посол ответил в том же тоне и без заминки: «Любовь, господин президент, должна быть взаимной». За многолетнюю дипломатическую карьеру Воронцов занимался проблемами таких непохожих стран, как США, Индия или Афганистан. Его бросали на те участки, которые требовали особого внимания, представлялись наиболее важными. Перемещение из одной точки мира в другую должно было бы приучить его к ощущению временности пребывания в стране и, следовательно, не очень глубокому погружению в ее реалии, прошлое и настоящее. Но к Воронцову это не относилось. Он всегда досконально вникал в новую для него тематику — историю и политическую действительность. Так произошло и при назначении во Францию.

Я готовился к командировке от молодежной газеты по случаю юбилея освобождения Парижа и хорошо помню, как Воронцов рассказывал об истории Сопротивления, особенностях «странной войны» 1940 года, о роли компартии. Перефразируя выражение из какого-нибудь старого романа — «это был не встречающийся ныне тип русского военного», о Воронцове можно было бы написать, что это был редкий для нашего времени пример российского чиновника, для которого отстаивание интересов страны было делом не формальным.

Давно заметил: стоит чуть погрузиться в какую-нибудь тему, она возвращается к тебе бумерангом — через статью в газете, услышанную во время застолья историю, книгу, раскрытую случайно в магазине… Ким Филби, рассказывая Генриху Боровику о своей жизни разведчика, особенно был поражен одним эпизодом. В годы Гражданской войны в Испании он работал под прикрытием корреспондента лондонской «Таймс» и свои донесения отсылал на выданный ему парижский адрес некоей мадемуазель Дюпон — согласно легенде, его возлюбленной. В письмах была «официальная» часть и неформальная, причем отрабатывать «любовную» версию ему изрядно надоело, приходилось постоянно поднимать градус настроения и выдумывать новые повороты в несуществующем романе. Оказавшись в Париже после войны, Филби решил прогуляться и посмотреть, что же все-таки располагалось на месте дома его фиктивной приятельницы и связного. По его словам, он был готов увидеть все что угодно — подвал, цветочную лавку, булочную, адвокатскую контору, тюрьму, бомбоубежище, но по адресу Гренель, 79, обнаружил… советское посольство. Вот так реальность почти всегда оказывается проще, чем нам кажется. Если бы такой поворот сюжета заложили в киносценарий, то решили бы, что это выдумка сценариста.