Корпократия. Как генеральные директора прибирают к рукам миллионы долларов - Роберт Монкс Страница 49

Другая группа, имеющая власть менять корпоративную культуру изнутри, советы директоров, неоднократно демонстрировала нежелание конфликтовать с менеджментом. Как отметил бывший председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен, «в наши времена очень немногие директора воспринимают свои интересы как отдельные от интересов генерального директора, который их фактически назначил и всегда может вычеркнуть из предлагаемого акционерам списка кандидатов в совет директоров на будущем голосовании». Можно распрощаться с тем почти религиозным уважением, каким идея независимости директоров пользуется в таких местах, как NYSE. Директора практически всех американских корпораций упорно держатся за свои места, и потому ждать от них независимости не имеет смысла. Если перефразировать известную цитату Линкольна, «вы можете сказать людям, что у собак пять ног, возможно, даже убедить их в этом, но это не отменит факта, что у собак четыре ноги» ^[72].

Так что Гринспен махнул рукой и оставил корпорации на милость генеральных директоров, которым в итоге присудили победу «за неявкой соперника». Что же до акционеров, то, по логике бородатого анекдота, если бы акционеры могли управлять компанией, они бы уже осуществляли свои права на это. Достаточно спорное допущение само по себе, оно вдобавок игнорирует законы, запрещающие институциональным инвесторам игнорировать свои фидуциарные обязательства. Федеральное законодательство о пенсиях (закон «О пенсионном обеспечении наемных работников» 1974 года), взаимных фондах (закон «Об инвестиционных компаниях» 1940 года) и банковской деятельности недвусмысленно указывает, что фидуциар, в одностороннем порядке снимающий с себя обязанности по защите стоимости имущества, управляемого по доверенности, нарушает и закон, и традицию. Фактически, доверительные собственники пенсионных планов обязаны участвовать в делах компаний, акции которых они держат в портфелях, в той степени, в какой это необходимо для сохранения стоимости.

Тот факт, что эти законы исполняются кое-как, не отрицает их основополагающего значения для деятельности крупных институциональных инвесторов. И тут мы подходим к третьей причине, по которой таким инвесторам нужно участвовать в корпоративном управлении: ни у кого нет больше обязательств делать это.

«Не бывает невиновных акционеров, — заявил судья Верховного суда Луис Брандейс, выступая в 1911 году перед банковским комитетом сената. — Человек, который использует шанс получить прибыль от участия в предприятии… не может не принимать на себя никакой ответственности». Для меня эти слова сегодня значат больше, чем для современников Брандейса.

В историю 1990-е и начало 2000-х годов войдут как время, когда главы публичных корпораций Америки положили себе в карман триллион долларов, принадлежавших акционерам, или 10 процентов от рыночной стоимости всех акций, торговавшихся на биржах. Должно быть, это самое большое когда-либо зафиксированное перемещение богатства в мирное время и совершить его позволили махинации, сопоставимые с воровством, и снисходительность регулятивных органов, сопоставимая с преступной халатностью. Тяжело и позорно признавать: мы видели, как это перемещение готовится, наблюдали, как оно происходит, подсчитывали наши прибыли и ничего не предпринимали, пока не стало слишком поздно. Если этот урок ничему нас не научит, позорней будет вдвойне.

История человечества свидетельствует, что жизнеспособные общества характеризуются информированным и активным участием граждан в управлении. Идеологема демократии покоится на легитимизации государственной власти посредством согласия общества. Корпорации устроены проще, чем государства: обязательства участников друг перед другом определяются особыми правилами. Владельцы являются конечными получателями активов корпорации после исполнения всех договорных обязательств. Таким образом, у них есть стимул обеспечивать наличие адекватной собственности, компенсирующей их инвестиции и риски. Однако лишь некоторые из миллионов акционеров большой корпорации находятся в положении, которое позволяет им участвовать в управлении с целью увеличения акционерной стоимости компании. Потому на этих немногих и выпадает обязанность исправлять злоупотребления нынешних имперских корпораций и тем самым обеспечивать здоровую акционерную культуру.

Фонд Гарвардского университета (я выбрал его в качестве примера крупного институционального инвестора, поскольку с его работой я знаком лучше всего и десятилетиями пытался вести диалог с его руководством) — весьма солидный владелец акций крупных компаний. Его президент и правление создали первую и, вероятно, самую успешную целевую инвестиционную компанию, Harvard Management Company, чтобы максимизировать долговременную стоимость своих активов. Harvard Management — конкурентоспособный игрок на поле управления активами и платит своим профессионалам-сотрудникам зарплаты мирового уровня. Через свою управляющую компанию Гарвард стал совладельцем огромного числа предприятий, чье коллективное функционирование заметно влияет на жизнь планеты. Какова, в таком случае, степень ответственности Гарварда как владельца? Что фонд делает сейчас? Обеспечивает ли оптимальную стоимость? Что следует предпринять в перспективе? Не лучше ли было часть денег, выплаченных Harvard Management Company за то, что она показывает всем пример грамотного инвестирования, использовать для оплаты команды специалистов, сосредоточившихся на вопросах корпоративного управления и других методах акционерного активизма, которые одновременно защищают и увеличивают собственные средства фонда?

Эти вопросы носят для эндаумента далеко не академический характер. Корпорации и другие институты не функционируют обособленно. Их взаимосвязи с обществом нельзя четко определить ни практически, ни теоретически. Фонд Гарвардского университета имеет огромный практический опыт по увеличению стоимости своих активов. Найдутся ли убедительные возражения против того, чтобы фонд взял на себя ответственность за какие-то последствия своих инвестиций? Если университет не принимает ответственности за то, что в конце концов делает его богатым, если не понимает, что без заботы об акционерной культуре нельзя «быть жадным в перспективе», — значит, университет, его фонд и его управляющие оставляют нерешенные проблемы гнить, пока это гниение не отравит все общество. Эндаумент Гарвардского университета, Фонд Гейтсов и другие фонды должны понять, что живут не в башне из слоновой кости, а в реальном мире, которому дорого обходится деятельность корпораций, в мире, где ответственность — не вопрос выбора, а необходимость. Если лучшие из лучших не займут решительную позицию, то кто же? И если они этого не сделают, заслуживают ли они права называться лучшими из лучших?

С владением материальным имуществом все более-менее понятно. Права и ответственность за пользование им уравновешены: когда ваша лошадь пала, вам приходится избавляться от останков. Когда имущество дематериализовано в акциях — или, в новые времена, байтах компьютерной информации, обозначающих владение акциями, понятие собственности становится расплывчатым. Еще более расплывчатой становится ответственность, когда она влечет за собой риск и расходы, которые могут не компенсироваться ростом стоимости. Помножьте это на последствия владения акциями компаний, чей успех зависит от готовности рисковать компаниями, сама природа которых требует минимизации риска (пенсионными фондами, например), и вы легко представите себе конфликт интересов, от которого голова идет кругом. Тот факт, что ни исполнительная, ни судебная власть не контролируют соблюдение фидуциарных обязательств, делает ситуацию еще более мутной. То, что некоторые известные судьи склонны согласиться с точкой зрения Дугласа Гинсбурга — «законы следует соблюдать, когда это экономически выгодно», вызывает сомнения в том, что суды вообще намереваются требовать соблюдения существующего законодательства о доверительной собственности.